Появление такого фильма, какой сделал Карен Оганесян по сценарию Дмитрия Константинова и Алены Званцовой, весьма удивительно по нынешним временам.
Картина про пятидесятилетних и, в основном, для них. Известно, что продюсеры компании "Централ Партнершип" задумывали четыре телесерии по сценарию достаточно уже опытных Званцовой и Константинова. Очевидно, расчет был на аудиторию, которая по определению старше подростковой и молодежной. Пригласили режиссера–дебютанта Карена Оганесяна (прежде – монтажер: "Мама не горюй – 2" и другие). Но что-то там переменилось в продюсерских планах и действиях, в итоге мы получили большеэкранный вариант.
С большой долей уверенности предположу, что вмешалась столь ранняя смерть Андрея Краско. Если так, то он сыграл в картине, которая ему и посвящена, во всех смыслах слова главную роль. Представляю себе ужас авторов, имеющих отснятый материал и (простите профессиональный цинизм, я не говорю сейчас про смерть человека) потерявших актера еще до озвучания.
Наверное, так же тяжело было Сергею Бондарчуку, когда на съемках эпопеи "Они сражались за Родину" умер Василий Шукшин. Шукшина озвучил ленинградский актер Игорь Ефимов, публика узнала сей факт, кажется, некоторое время спустя. О том, что последней роли Андрея Краско отдал свой голос известный питерский артист Семен Фурман, сообщают финальные титры. Открыто темпераментный Фурман слегка взнервил персонажа, доктора Тырсу, у Краско он был бы наверняка чуть более флегматичен. Но в целом озвучание похвалил даже отец Андрея Ивановича – один из самых популярных людей в Петербурге, замечательный театральный и киноактер Иван Иванович Краско.
Итак, выход из одной ситуации авторы нашли. Но перед ними стояла еще и моральная проблема. "Я остаюсь" – о жизни, смерти и другой жизни. Вернее – о жизни и жизни в коме. По сюжету тела и души людей, попадающих в кому, – разные вещи. Ну, или субстанции. Одним из рабочих названий было – "Тот этот свет". Еще одним – "Вторая жизнь доктора Тырсы". Название аккуратно заменили на подходящее мемориальной ситуации чуть пафосное. Еще более аккуратно следовало монтировать, чтобы не возникло отвратительного чувства спекуляции на смерти актера, в желании ее использовать.
К счастью, Андрей Краско был (и остается) настолько настоящим и естественным человеком и артистом, настолько сильным, что его присутствие на экране немедленно переводит даже самую рискованную ситуацию в, так сказать, нормальную. В ситуацию нормы. Краско – со своим личным уже возрастом (как раз год до полтинника ему было на съемках), со своим уже пузом, со своим ироничным умным взглядом – вульгаризирует (в медицинском смысле, терминологическом – то есть, делает "вульгарным", чем-то обыкновенным) самую дикую фантасмагорию и самую изощренную пародию.
И это именно суть естества и таланта, а не заслуга опыта. Так было всегда. Вспомните хоть эскапады Краско в сериале "Агент национальной безопасности", с которого пошла уже настоящая слава этого артиста, даром что формально ему предлагали как бы вторые роли. Ибо внешность Андрея Ивановича наши режиссеры долго считали простецкой – ох, ошибались.
"Я остаюсь" смонтировали благородно и тщательно. Даже тонко. Так, что подлинной кульминацией фильма стал один крупный план Краско. Его герой, пребывающий в коме, в какой-то момент получает возможность взглянуть на родных и близких.
И вот Виктор Павлович Тырса / Андрей Иванович Краско смотрит в камеру. Каждому из нас – в глаза. Откуда? Разве ж с пленки? С того света? Или все же – из луча света этого?..
Признаюсь, сей миг, даже ожидаемый, все равно меня потряс. Фильм на секунду сделался больше, чем фильм. Величие и смысл кино в этом. Если не исключительно в этом, то уж в значительной своей части.
Иван Иванович Краско увидел картину на ее питерской премьере. После с трудом подбирал слова. Сказал, что кино действительно актера оставляет живым.
Последующее, как и предыдущее, – рядом с таким кадром, я имею в виду, – не важно. Не столь важно для зрителя. Но существенно для режиссера. И для его фильма. Вернемся в картину – как на землю откуда-то сверху.
Перед нами на самом деле вовсе не трагикомедия, как все пишут, а обыкновенная сатирическая комедия с большим, присущим жанру, назидательно-воспитательным запалом. Казалось бы, что можно сделать смешным в истории, которая буквально балансирует между жизнью и смертью? Меж тем, жанр выбран вполне правомерно. Даже черная комедия имеет, извините игру слов, корни в реальной жизни. Мне, например, недавно рассказали про кафе в крематории одного города, которое называется "Последний взлет". Уже хорошо. Но это не все. Там очень любят местные бращующиеся справлять свадьбы – расценки невелики…
Известно: человек всегда так боялся смерти, что игрой во всех возможных ее вариантах старался если не заклясть эту смерть, то хотя бы преодолеть свой страх. На этом выращена треть, если не половина, всего искусства. Сравнительно недавно с, простите, трупом играл Дмитрий Месхиев в "Механической сюите", сделав гомерически смешной фильм (в первой его половине). Но там, насколько я помню, был чистый юмор. Произведение Карена Оганесяна не веселит, хотя наполовину состоит из смешных моментов. Оно учит правильно жить – так, чтобы не было мучительно больно в коме. И чтобы достойно затем отправиться в мир иной.
Учит тех, кто земную жизнь прошел до половины. Кому уже пора, как говорится, задумываться о своей душе. На самом деле, печься о душе надо бы смолоду. А эвфемизм скрывает надежду на загробную жизнь. Вот почему фильм не для привычной ныне массовой – молодежной – киноаудитории. Юноши не собираются умирать. Впрочем, кто собирается? Аааа… то-то и оно. Об этом и речь.
И учит фильм отнюдь не на философском, не на религиозном, а на самом бытовом уровне. Действие происходит как бы в двух различных мирах – земном и "промежуточном" (ну, с натяжкой, это чистилище), они тесно связаны, хотя и не идентичны. Сцены "на земле" поставлены а ля Алла Сурикова. А вот эпизоды "в коме", судя по всему, хотели сделать а ля Тарковский.
Изображение некоего потустороннего мира мы видели в кино – например, в "Кукушке" Александра Рогожкина (там, правда, это был мир легенды, мифа, но тоже – пустынные горы). Видели и поведение души коматозника – в "Забытой мелодии для флейты" Эльдара Рязанова. Но в картине "Я остаюсь" совершенно очевидна ориентация именно на "Сталкера" и его Зону. Судите сами. Группа людей проходит некий маршрут с неизвестным финалом. Меловой карьер, по которому они идут, – явная антитеза болотистым зарослям сомнений и желаний, этакая сушь каменоломни человеческих поступков.
По пути героев ждут, почти как заветные мечты, – любимые в детстве игрушки или вещи/занятия. А также – более-менее долгие, но важные разговоры о смысле жизни. Белые ленточки, которые раздает Инструктор у Оганесяна, – как бинты, которые привязывал к гайкам Проводник у Тарковского. Сам голый череп Инструктора в исполнении Федора Бондарчука отсвечивает в бритой голове Александра Кайдановского.
Но нет в Инструкторе, в отличие от Сталкера, никакого страшного нерва. Нет ни загадки, ни трагизма. Получается: он три года в коме – а это бытовая штука, простое однообразное поведение. Ну, словно кубик Рубика складывать; именно этим балуется Инструктор. А приключения души – так, мыльная опера… Кстати, метафора с кубиком Рубика недодумана. Когда инструктор кубик сложит – то умрет или очнется? Вопрос без ответа. Сравните Инструктора с мальчиком Каем, который собирает из льдинок слово "Вечность" в белых чертогах Снежной Королевы.
Казалось бы, ориентация на столь высокий образец, как "Сталкер", не только оригинальна нынче, но прилична и остроумна. На самом деле, отсылка чисто формальная. Изобразительная. В фильме "Я остаюсь" философии нет ни "в жизни", ни "в коме". Получается противоречие между изображением и смыслом. Возможно, режиссер более опытный – или более взрослый, или просто гениальный – эту пропасть бы преодолел. Точнее, просто ее бы не создал.
Карен Оганесян молод. Он закончил Школу-студию Юрия Грымова и безусловно понимает толк в "картинке", и любимый его учителем красный шар отыгран на двести процентов. Однако есть – кроме упомянутого момента с голубыми глазами Андрея Краско – и еще доказательства того, что Оганесян должен стать настоящим режиссером. Скажем, совершенно удавшийся ему кадр, когда чахлый колесный трактор, столь удивительный в потустороннем мире и столь привычный взору каждого нашего соотечественника, увозит двух немолодых уже девушек куда-то, очевидно, вниз. Трактор едет, грохоча, а мы осознаем: они не вышли из комы потому, что их на Земле никто не ждет.
Столь возвышенные моменты и должны быть единичны. Но и примеров умного юмора (такого чем обильнее – тем лучше) в картине "Я остаюсь" немало. Ну вот один: жена Тырсы Наташа выходит из палаты, где он лежит в коме, и видит на столбе объявление об исцеляющих сеансах некоего ламы. За столбом стоит бюст Ленина. Ненавязчиво так, однако зритель спровоцирован подумать о теле/душе и этого человека…
Остается один лишь вопрос: переживая за любимого артиста Андрея Краско и смеясь приключениям доктора Тырсы, примерит ли зритель чужую судьбу в конце концов на себя? Боюсь, нет. Душа и тело фильма "Я остаюсь" все-таки ведут себя по-разному.
