В парке советского периода. Очерк из ставропольского колхоза Коммаяк, где футурист Сергей Третьяков выпускал газету в 1930-х

В 2023 году историк литературы Павел Арсеньев выпустил книгу «Литература факта». Она о том, как в раннем СССР понимали производственное искусство и воплощали его принципы в литературе. Главный герой — литератор, футурист Сергей Третьяков. В 1928-1934-х он ездил на Ставрополье в колхоз Коммунистический маяк, чтобы выпускать там ежедневную газету.

Статья перед вами — вольный очерк о поездке главного редактора «Юга.ру» Александра Гончаренко в поселок Коммаяк 20 апреля 2024 года.

Вступление. Ставропольский колхоз в биографии Третьякова и книге Арсеньева

В Коммаяке я посетил Народный музей со стендом о Третьякове и заснял парк советского периода. Конечно же, никакого Совьетленда там нет, но соответствующую атмосферу создает то, что последние крупные общественные строения были созданы 40 лет назад. Некогда передовой колхоз сейчас действует далеко не в полную силу (по крайней мере, не в былую или планируемую). Об этом говорят разрушенные промышленные здания и частично заброшенная техника.

Коммаяк находится в 60 км по прямой от Пятигорска и в 100 км — от Нальчика, на восток от трассы Е117 между ними.

Поездки в этот колхоз сыграли важную роль в творческой биографии Сергея Михайловича Третьякова (1892–1937). Поэт начинал с футуристической зауми еще до революции, а в 1934 году участвовал в первом Съезде Союза советских писателей. Съезд провозгласил соцреализм, унифицировал культурную политику в стране и покончил с многообразием авангардных художественных течений, в том числе с отголосками футуризма.

При этом Третьяков теоретизировал производственное искусство задолго до того, как некоторые из его идей позаимствовали в упрощенной форме «воспевания» успехов социалистического строительства. Вероятно, больше всего поэт известен по активнейшему участию в литературном журнале ЛЕФ (Левый фронт искусств) и особенно «Новый ЛЕФ», который редактировал после ухода Владимира Маяковского.

В создании журнала и группы ЛЕФ участвовали такие звезды, как исследователи-формалисты Осип Брик и Виктор Шкловский, режиссеры Дзига Вертов и Сергей Эйзенштейн, художники Любовь Попова и Варвара Степанова, Александр Родченко и Владимир Татлин, теоретики искусства Борис Арватов, Алексей Ган и, конечно же, поэты Владимир Маяковский, Николай Асеев и даже условный «попутчик» Борис Пастернак.

Круг тем, критически разбираемых журналом, включал:

• возможность и необходимость подчинения искусства политике,
• пропорции субъективного и объективного в творчестве,
• соотносимость изображенного с прототипом или историческими событиями,
• восприятие искусства в(не) зависимости от образования и искушенности.

Производственному искусству, как и всему авангарду, в основном симпатизировали левые политики, в том числе — входящие в оппозицию, которую Сталин и его приспешники ликвидировали с середины 1920-х по конец 1930-х. Возможно, за эти порочащие (и только ли культурные?) связи советские власти арестовали Третьякова в июле 1937 года. Судя по заключению о реабилитации, у поэта выбили показания о работе на японскую разведку и в итоге расстреляли за рассказы об организации колхозов, пять фотографий Днепрокомбината и «кусочек нашего нового алюминия», якобы переданный японцам. Реабилитировали в 1956-м, признав, что «объективных доказательств виновности в деле нет».

Девятью годами ранее он следовал призыву «на колхозы!» и по коммунистическим убеждениям, и по логике своих медиа-эстетических исканий — обе мотивации теснейше связаны. Третьяков изучал возможности фактографии в художественной литературе, репортажа — в публицистике и фотографии, а все это вместе интересовало его в свете вопроса, общего для почти всех художников тех лет: «Какое новое искусство формирует Нового (советского) человека?» Поэтому запуск ежедневки «Вызов» в аграрном регионе стал и смелым вызовом, и закономерным шагом по радикальному растворению теории в практике.

Посещая Коммунистический маяк, Третьяков написал три книги путевых очерков: «Вызов» (1930), «Месяц в деревне» (1931) и «Тысяча и один трудодень» (1934).

В них он описал сложности социализации столичного литератора в колхозе, которые заставили его сменить печатную машинку на фотоаппарат: писателям доверяли меньше, чем «дядьке, который снимает». Еще запуск колхозной газеты привел Третьякова к открытию петли обратной связи: ситуации, в которой авторы издания неизбежно являются его же персонажами и читателями.

Эти сюжеты связывают многие страницы книги Павла Арсеньева «Литература факта и проект литературного позитивизма в Советском Союзе 1920-х годов», выпущенной издательством НЛО в сентябре 2023 года (здесь можно прочитать фрагмент). Специальное внимание ставропольским поездкам Третьякова уделено в 40-страничной главе «Наука труда: техника наблюдателя и политика участия», которая расположена в самом центре исследования.

Арсеньев — поэт, теоретик и историк медиа и литературы, наиболее известный как главред литературно-критического альманаха «Транслит» (его презентации проходили и в Краснодаре в 2010-х), — рассматривает колхозный опыт Третьякова как особую попытку соединить авангардную эстетику, эгалитаризм ликбеза и документальный подход.

Параллельно с посещением Коммаяка я поговорил с Павлом Арсеньевым о его книге и о том, как в ставропольских поездках Третьяков открыл петлю обратной связи, важную для понимания медиа и по сей день. Интервью опубликовано на «Полке» — образовательном проекте о русской литературе.

Музейный очерк. Трудодень в усадьбе

Когда я предложил Арсеньеву поговорить о книге и ее ставропольских сюжетах, мы сразу поняли, что поездки в Коммаяк избегать не надо. Я долго выбирал дату, привыкая к недавно свалившимся на меня обязанностям главреда сайта «Юга.ру».

Планируя поездку, звонил в сельскую администрацию, там о наследии Третьякова посоветовали спросить у заведующей Народным музеем Коммаяка Надежды Стринадко. Она сообщила, что в музее есть и копии газеты «Вызов», и «небольшой стенд, посвященный Сергею Михайловичу».

Наконец выбрав числа (пришлось работать в выходные), я начал искать ночлег. Интернет не помог найти гостиницы в Коммаяке и показал ближайшие только в Новопавловске или Георгиевске — небольших городах, находящихся в 42 и 30 км от колхоза. Поэтому я напросился к подруге Софии, живущей в станице Зольской, отстоящей от Коммаяка на те же десятки километров. Она согласилась и предложила помочь с фотографиями.

Народный музей находится в историческом здании на главной площади поселка, вокруг него и строился колхоз. В 1903 году этот дом построил помещик Егор Карпушин, которого называли Овечьим королем — он не возделывал землю и занимался только скотоводством, имея 40 тыс. голов только овец.

Стринадко рассказывает, что во время Гражданской войны он без конфликтов уступил свои владения коммунистам, которые организовали в усадьбе жилые комнаты и ясли, а позже там расположили администрацию колхоза.

Стенд Третьякова находится в комнате, где раньше был кабинет председателя колхоза Андрея Чухно.

«Он руководил колхозом с 1928-го по 1968 год, а музей основал, выйдя на пенсию. Создать здесь музей он хотел еще в довоенные годы, когда и начал собирать экспонаты. В этом ему помогал Иван Мартовицкий — первый тракторист коммуны. Он поддерживал многие связи, в том числе — с Ниной Михайловной Третьяковой, сестрой писателя. На некоторых книгах от нее есть дарственная надпись. Они вели переписку, собирая документы», — рассказывает Надежда, раскладывая на столе фонд Третьякова.

Говоря о коллекции музея, Стринадко объясняет, что большое количество материалов не сохранилось в оригиналах, так как раньше «это особо не собиралось, может, люди думали «ну мы же помним». Надежда поясняет:

«Многие люди, которые могли поделиться воспоминаниями о 1930-х годах, ушли как раз, когда музей был в застое — в 2000-х. Колхоз перестал существовать, началась дележка, музей стоял опломбированным, два раза грабился».

По ее словам, музей удалось открыть только в 2019-м году, год ушел на ремонт. Сама Надежда работает в музее четыре года, переехав сюда из Нальчика.

Она добавила, что в последние годы благоустройство музея поддерживается нынешним губернатором Ставрополья Владимиром Владимировым, чьи родственники жили в Коммаяке. К тому же музей включили в список туристических маршрутов региона.

Вот часть документов, которые музей хранит в связи с Третьяковым:

• фотокопии газеты «Вызов»;
• репринты трех очерковых книг, написанных о поездках в Коммаяк;
• воспоминания художницы Елены Семеновой о Третьякове: они познакомились «в 1924 году на одном из редакционных совещаний ЛЕФа», а в 1930-м она приезжала в Коммаяк делать выставку к десятилетию коммуны;
• воспоминания Нины Третьяковой «Наша семья», написанные в 1985 году;
• воспоминания дочери поэта Татьяны Третьяковой, начинающиеся с описаний жилищных условий 1927 года;
• воспоминания о Третьякове Виктора Шкловского.

Также в фонде хранится присланное дочерью Третьякова свидетельство о его смерти с 1939 годом в дате вместо общепринятого и неоспариваемого 1937-го.

София отметила, что размер и коллекция музея Коммаяка больше, чем музея станицы Зольской (их население — 1500 и 9900 человек соответственно).

Осмотрев музей, ходим вокруг него: как и показал макет, метрах в 60-ти от музея — бывшей усадьбы помещика — сохранились хозяйственные постройки. Они тоже дореволюционные — помещик использовал их для скотоводства, а коммунары переоборудовали под индустриальные нужды, в том числе — расположили там радиоточку и, вероятно, типографию, в которой работал и Третьяков.

Стринадко упоминает, что у одного из этих зданий во время Гражданской войны белые расстреляли красных, и в стенах остались следы от пуль.

Между музеем и коровниками/гаражами сейчас находится навес для выставки старой сельхозтехники. Вечером София расскажет отцу, что видела там отсеиватель зерна той же конструкции «змейка», которую используют до сих пор.

Рядом — детский сад, и посреди площадки для детей возвышается металлическая башня, на самом верху ее — шар, увенчанный звездой и опоясанный надписью «КОЛХОЗ КОММУНИСТИЧЕСКИЙ МАЯК».

Если вся башня символизирует маяк, то источник света — это колхоз Коммаяк. Он отождествляет земной шар и весь универсум, который должен стать коммунистическим в приближающемся будущем, идущим на сигнал маяка. Если большинство маяков строят на берегах — границах суши, то Коммаяк установлен на восточной границе равномерной сетки населенных пунктов, связанных асфальтированными дорогами.

На восток от колхоза — только поля: ближайшее село Озерное лежит в 36 км. На северо-востоке — хутор Кононов в 28 км, на северо-северо-востоке — село Горькая балка в 19 км. Для сравнения: на юго-запад от Коммаяка в 24 км лежит четыре населенных пункта, в том числе — райцентр Новопавловск, в 23 км на восток-юго-восток от Коммаяка — три населенных пункта.

Тот же образ коммунистической Земли, опоясанной названием колхоза, расположен на центральной площади поселка. Рядом — памятник Ленину, административные здания, детсад, дом культуры, а также «Памятник землякам, отдавшим жизнь за счастье народа 1917-1967 гг», за которым видно музей. 

Мимо музея проходят дети и здороваются с нами задумчиво — с интересом разглядывают приезжих. На обученность детей здороваться со всеми встречными София обратила мое внимание еще вчера, когда гуляли по Зольской, — мол, особенность Ставрополья.

Репортаж. Конец прекрасной эпохи

Стринадко датировала упадок музея 2000-ми, позже вечером отец Софии пояснил это так: чем населенный пункт меньше и отдаленнее от крупных городов, тем медленнее его затрагивают глобальные процессы. Мол, в Коммаяке перестройка де факто могла начаться гораздо позже: там довольно долго продолжали жить в советском духе, как будто ничего не произошло или же все изменения быстротечны и скоро все вернется в прежнее русло. При этом из Зольской, находящейся куда ближе к Пятигорску, еще и у трассы, входящей в европейский маршрут, мужчины массово уезжали в Пятигорск работать охранниками уже в середине 1980-х.

Мы прощаемся с заведующей музея и отправляемся в заросший парк, который находится к востоку от центральной площади. По пути проходим давно закрытую аптеку с объявлениями ритуальных и парикмахерских услуг.

Буйная растительность словно отделяет благоустроенную часть поселка от заброшенной.

С другой, западной, стороны парка — заросшие футбольные и баскетбольные площадки и искусственно расширенное русло реки Горькая Балка.

Оказавшись между парком и рекой, идем восточнее и выходим к дороге, которая соединяет Коммаяк с соседним хутором Закавказский Партизан, который упоминал и Третьяков.

Через дорогу — Центральный переулок — видим несколько крупных заброшенных строений. Если верить Wikimapia, одно из зданий — цех по производству подсолнечного масла, построенный в 1938 году. 

Проникнуть в заброшенную зону легко — через главный вход без двери или разрушенные заборы.

Из окон второго этажа, выходящих на переулок, видны помещичьи коровники, ныне используемые как гаражи для техники. Индустриальные руины от площади Ленина отделяют Центральный переулок или 220 метров по прямой.

Возвращаясь по Центральному переулку мимо зернохранилища к площади Ленина, заходим в магазин, где София покупает «Кроп-пиво СССР», а я — мороженое «Пятигорское», обледеневшее, как полагается. Расплатиться удается только бумажными деньгами.

Магазин находится в железной времянке, которая прячется за остановкой общественного транспорта с надписью «Коммаяк — 75», где последняя цифра исправлена баллончиком.

Мы возвращаемся на центральную площадь и проходим мимо здания сельсовета: слева от входа — реклама службы по контракту, справа — агитационный плакат о празднике 9 мая, оба снабжены символикой спецоперации в Украине.

Та же символика — на окнах детского сада на другой стороне площади. 

Пройдя остальные немногочисленные улицы поселка, мы замечаем всего несколько крупных ангаров, построенных на частных землях относительно недавно, предположительно, для сельхозтехники.

Это редкие современные сооружения, но большинство капитальных и/или общественных зданий построены еще в СССР, как, например, школа 1958 года, здания на центральной площади и памятники.

Вероятно, последняя пора частых и масштабных строек в Коммаяке последовала за газификацией региона в 1976 году, когда построили комбикормовый и консервный заводы и механизированную пекарню.

В связи с этим после поездки я спрашиваю у Стринадко о специализации колхоза, последних крупных стройках и нынешней форме хозяйствования. Надежда ответила так:

«Во времена Третьякова колхоз специализировался на выращивании пшеницы, ячменя, овса, проса, кукурузы и подсолнечника. Также занимались разведением лошадей, кур, свиней, овец, птицы и кроликов. К 1970-1980 годам добавилось пчеловодство и выращивание сахарной свеклы, клещевины, кориандра и бахчевых культур.

За последние 40 лет строительства: в 1984 году построен Дом быта, в 1985-м — комплекс по выращиванию нетелей, в парке построен Мемориал славы. Ну и так же проводилось строительство жилых домов, были асфальтированы дороги и т.д.

С 1980-х по 2000-е еще существовал колхоз. Сейчас в Коммаяке частная форма собственности. Аграрии занимаются выращиванием пшеницы, ячменя, гороха, льна, подсолнечника».

Это и делает Коммаяк реди-мейд парком советского периода. Здесь есть интернет и мобильная связь, но они не видны, зато в глаза бросается визуальное наследие советского прошлого или же его руины и следы.

Мне вспомнился фильм Ульрике Оттингер «12 стульев». Он снят в 2004 году в Одессе и окрестностях, где режиссерка нашла натуру, словно замершую в 1970-х, и погрузила в нее героев 1928 года. Они оказались там как дома.

Я часто останавливаюсь фотографировать: дорога и сельхозтехника, водонапорная башня, школа, бюсты Горького и Пушкина, заросшая баскетбольная площадка…

По пленочной привычке я часто делаю только один снимок, иногда — два, с разными фокусом и/или экспозициями/диафрагмой и светочувствительностью. На один ракурс может уйти до двух минут.

Мы фотографируем коз, пасущихся на лужайке перед забором одного из участков. Мужчина добродушно спрашивает из окна: «Коза станет звездой интернета?» — «Возможно!»

Мимо по улице шатаясь проходит мужчина в камуфляжной куртке и с бутылкой в кармане штанов. Его забавляет фотографирование, и он предлагает нам поснимать свинью. При этом он ни разу не называет съемку словами: только пародирует щелчок затвора и вальяжно изображает смотрение в видоискатель, складывая пальцы и щурясь меж них. Мы вежливо отказываемся.

В поселке с официальным населением в 1500 человек любой сторонний наблюдатель мгновенно становится наблюдаемым, рассматриваемым как на ладони. Эту метафору усиливает солнечный полдень апрельского степного Ставрополья: мы — в темном и с фотоаппаратами — будто в палящем свете прожекторов, а зрители — местные — в тени, их не разглядеть в оконном проеме да за тюлевой шторой.

У дорожного знака и въездных стел останавливаемся только покидая колхоз. Обочины не заброшенных автодорог уже непривычно видеть без регулярных вкраплений мусора (от окурков и деталей до бутылок и пакетов), и здесь, по пути к тупиковому Коммаяку, земля под ногами не чище. Около монумента с датой основания колхоза видим пустую бутылку игристого.

Пальцы рук двух из трех скульптур монумента отсечены. Эта стела в 900 метрах от ближайших домов Коммаяка, и его еще хорошо видно.

Но поселок уже скрыт за горизонтом от первой въездной стелы. Покидающих Коммаяк она провожает тремя барельефами рук: одна держит голубку, другая — колос пшеницы, третья — гаечный ключ.

Постскриптум. Агорафобия в (медиа)поле

Вспышка. Полуденный ужас. Оцепенение. Куда домчит этот внутренний туризм в машине времени?

Это обстоятельства заставляют сравнивать себя с кем-то, жившим век назад? Или я сам выбираю такие обстоятельства, которые неизбежно повлекут сравнения?

Сейчас бы спрятаться в тени липовой посадки посреди Ставрополья, но под рукой только снимки на старые цифровые зеркалки.

Описывая свои ощущения от Коммаяка, Третьяков посмеивался над штампами заезжих журналистов о жгучем ставропольском солнце, но как без них, если оно так жжет уже в апреле?

Век назад Третьяков разглядел в журналистике и медиа то, частью чего стал и сайт «Юга.ру», публикующий этот очерк, — он разглядел хаос информационных полей, расчерченных многослойными сетками лесополос — двойных сплошных, конечно же. Посреди этого поля мужской голос в тени шторы видит звезду интернета в козе раньше, чем ты настроишь камеру ее снять. Персонаж за тюлем стал читателем твоей статьи задолго до ее публикации; по гамбургскому счету, она ему не нужна.

Потребление медиа притупляет эмпатию. Не для того ли персонажи читают рассказ о себе, чтобы меньше волноваться за самих себя?

Городской интеллигенции XIX века, как и советским писателям десятилетиями позже было сложно сойти за народ, поскольку они подчеркивали это различие самим желанием стать вровень. Что изменилось с тех пор? Журналист и мужчина за шторой не стали ближе, но оба куда трезвее осознают свои роли в глобальном капиталистическом спектакле, где Народный музей Коммаяка сверкает в региональном турмаршруте.

Усадьба помещика с кабинетом коммунара, типография в бывшем коровнике. Редакция на въезде в промзону, борьба за рекламные контракты с аграриями и торговцами. Инструкции к парку-порталу в будущее, поглощающему поля вокруг Краснодара. Возвращение канала «Кубанская журналистика (tm)». Автор не в себе, выезжая за счет рекурсий.

Вспышка. Двойная экспозиция. Показалось, или это запах лаванды долетел с плантации неподалеку в окно машины? Сейчас уже дома, слушаю Other People LP.