Двадцать шесть частей говядины

С семьей художников Мартыненко я случайно пересеклась в прошлом году. И сразу признала в них своих героев. Но в гости, в станочную мастерскую при музее Коваленко, напросилась совсем недавно. О чем и не пожалела. Думается, вы тоже не пожалеете. Заходите и будьте знакомы!

— Павлик вовсе не хотел эпатировать горожан. Ему говорили: да ты извращенец, раз мертвое животное изобразил! — Наташа смеется, сыплет скороговоркой. Она из тех трогательных женщин, что и в семьдесят будут смахивать на желторотого птенца:
— Просто в станице совсем не то, что в городе. Рождение, смерть — всё на миру. Если похороны, то по главной улице с оркестром. А уж зарезать поросенка или курача совсем ничего не стоит.

Где-то на периферии сознания проносится хрестоматийный кадр: бледная Терехова рефлексирует над жертвенником с курицей. Переключаюсь на аккуратные ладошки Наташи, что перекладывают работы мужа. Представляю, как со знанием дела, без “всякой тарковщины”, разделывается курач. Павлик замечает, усмехается:

— А я и роды принимал у коровы, и потрескавшиеся дойки мазал вазелином, чтоб молоко не пить с кровью. А перед выставкой в станицу ездил, в Андреевскую, там раньше скотобойня была — в русле высохшей речки скелетов осталось немеряно. Ну, я побродил там, полный соболь голов и привез.

Нацеливаюсь на руки художника. Крепкая кисть, тонкие пальцы. Такими бы бедного Йорика ощупывать, а не падших буренок эксгумировать, ехидничаю про себя.

— Я добивался внятной конструкции, а не пошлой свалки, как у Верещагина. Крепил их ярусами, получился такой костяной фонтан. Форма настолько совершенная, что не убавить, не прибавить. Вот только гуашкой прошелся, чтоб зрителей не коробить…

Инсталляция из коровьих черепов красовалась в Выставочном зале еще в феврале. Тогда прошла первая персональная выставка Павла Мартыненко. Прошла тихо-скромно: с друзьями семьи и бывшими однокурсниками. Называлась “Двадцать шесть частей говядины”. Число обрезков автор, оказывается, приурочил к годам жизни. В центре композиции висела огромная корова Мифа. Она — как животворящее начало — расчленена была щадяще, условно-композиционно. Зато вокруг непринужденно болтались графичные ребра, легкие и вырезка.

Мы болтаем о давно прошедшей выставке в полупустой мастерской. Задним числом веселюсь по-черному:

— Да не было мясной лавки и никакой мертвечинки не было, что ты! — возмущаются с хохотом супруги. — Это ж как у Бодлера. В два голоса цитируют Бодлера:

   Вы помните ли то, что видели мы летом?
   Мой ангел, помните ли вы
   Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
   Среди рыжеющей травы?

— Ну здрасте вам, гуляй, станица! — морщусь, — еще и Бодлера до кучи!
— А как ты хотела? Мерзкое и прекрасное всегда рядом. Вон, из грудной клетки сделал бабочку, а по бокам — обнаженные женщины. Потому как всё умрет, истлеет и переродится.

Пашины “бабочки” не выглядят ни кроваво, ни зловеще. Жалость какая. Глухие тона, утрированные позвонки — ах, да: ну крылышки же, соображаю. У Паши самолично изобретенная техника. Графическая работа “Она”, к примеру, лишь имитирует станочный оттиск. Прорисовка шла вручную, через копирку. В лист вмонтированы пакетик заварки, каракули из школьной тетради, черно-белое фото и бог весть что еще.

— А стелька-то здесь при чем? — подначиваю привычно, — и как она сочетается с монументальными руками-ногами? Они ведь с той же выставки? Серия “Ожидание героя”, действительно, не тянет на говяжьи части. Церковно-славянские письмена так и намекают на эпичность происходящего.

— Да не при чем, — Паша вступает в игру просто, без богемного артистизма, — главное, чтоб в душе все умещалось. Разом. Одномоментно.

И спокойно опускается на грязный пол мастерской. В позу практически лотоса. Смоляные волосы, светлый взгляд. Я смолкаю. По периферии несется образ индуса, нет, индейца скорее. С кальяном. Кто-то мне говорил, что в мастерской они курят кальян. И гоняют чаи из самодельной керамики. Заварной чайник авторской конфигурации имеется. И впрямь.

— Классный какой! Такими можно подторговывать на Арбате!
— Ну, нет. Это Павлик для себя, без повторов. — Наташа спешно подставляет под фотовспышку кактус. В эксклюзивном горшке, конечно.
— А на продажу новогодние овечки. Эти.

Ба! И даже овцы сделаны концептуально. Без подыгрывания арбатской публике. На что же жить тогда, интересуюсь. Ведь не будешь “циклодона малевать” — недолго и по миру.
Вот и из музея, где рамки пилил, Павел Мартыненко увольняется. И работы будут храниться теперь в каком-то сыром подвале.

— Вы будете чайниками торговать или нет??!! Отвечайте! — спрашиваю строго.

Супруги Мартыненко смешно улыбаются и молчат. Ну, художники. Что с них возьмешь?