Да простит меня Эльдар Александрович, но, очень грубо говоря, Рязанова как кинорежиссера уже многие похоронили. Жестокая и эгоистичная публика привыкла воспринимать любого художника исключительно как потакателя ее, публики, интересам. Самые же талантливые мастера, авторы шедевров, столь любезных зрителю, - и вовсе нередко низведены в массовом восприятии до положения угодливых массажистов: гладьте нас по всем местам, делайте нам приятно.
Рязанов – автор по меньшей мере пяти фильмов, которые вся нация знает наизусть и не устает пересматривать, - в последних своих картинах был не так совершенен и/или удачлив (если подобные слова можно применить к процессу тяжелейшего труда, только и позволяющего создать кинопроизведение), как прежде. Множество обстоятельств тому причиной – от возраста (в наступающем году страна, я верю, с огромным энтузиазмом и добрейшей, любовнейшей иронией отметит 80-летие этого популярнейшего режиссера и человека) до изменения, часто подлейшего, многих сторон и параметров нашей общей российской жизни.
И, нам здесь важно, – жизни кинематографической, беспощадно-жесткой всегда, а теперь еще и бесконечно меркантильной. Всем нам пришлось как минимум скорректировать нравственные привычки (многие поступились и устоями), а это тяжело, особенно людям в возрасте. К тому же за последние двадцать лет кардинально сменилась эстетика. В этой ситуации художнику Рязановского типа (а не, допустим, типа Тарковского) особенно тяжело, поскольку он ориентирован на современность в большей степени, нежели на вневременное.
Я не к тому, что столь заслуженный и пожилой человек требует к себе снисхождения. Я к тому, что хорошо бы при любых обстоятельствах судить произведения художника с точки зрения презумпции невиновности: никто не хочет сделать плохое кино, а уж такой профи, как Рязанов, ученик Козинцева, органически не может быть нетребовательным к себе, тем более – схалтурить. Другое дело, что кино – высокорискованное предприятие во всех смыслах, как в творческом, так и в денежном: может получиться – а может не получиться.
Замысел фильма про Андерсена возник у Рязанова еще в советскую эпоху – но тогда, в годы преследования евреев на государственном уровне, эта картина была невозможна. Теперь наконец официальный антисемитизм слегка попритих (хотя остается проблемой во многих случаях), и самый пронзительный и открыто-нравоучительный фрагмент замысла можно было экранизировать (не буду его пересказывать, скажу лишь, что он возникает в связи со сказкой "Калоши счастья", одной из самых жутких андерсеновских сказок, если вдуматься).
К своему двадцать пятому фильму Рязанов приступал в 2004-м – желая успеть к 200-летию Андерсена, широко отмечаемому в Европе, и в понятном расчете на особое благоприятствование в финансировании. Сразу скажу, что денег пришлось поискать, поискать и еще раз поискать; проект чуть не сорвался вовсе. Это был 55-год его, Рязанова, творческой деятельности, двадцать пятый по счету игровой полнометражный фильм – и маэстро объявил, что так завершит карьеру кинорежиссера.
В эти дни он заканчивает "Карнавальную ночь-2", еще поглядим; а про "Андерсена…" сказать какую-то банальность типа "тряхнул стариной" или "есть еще порох в пороховницах" – значит, сказать даже не столько про самого Рязанова (тем более, что он сделал будто и не свое кино), а про весь наш отечественный кинематограф.
Потому что взгляните на окрестный кинопейзаж и скажите: когда вы в последний раз видели сложнопостановочную многофигурную костюмную драму, в центре которой – реальный исторический персонаж? Ручаюсь: изрядно напрягшись, вспомните только фильмы Глеба Панфилова "Романовы. Венценосная семья" и "Бедный бедный Павел" Виталия Мельникова. (Еще был кинороман – "Перегон" Александра Рогожкина, но тут сравнение затруднено совсем уж иной фактурой.) То-то и оно. Не дерзают нынешние. А если и затевают "блокбастер", то масштаб его упирается в деньги и спецэффекты, а смысл – в энтертеймент.
Совсем иное дело фантазийная феерия про Андерсена, рядом с которой упомянутые "дворцовые" полотна покажутся строгими камерными произведениями. Рязанов, в соавторстве с Ираклием Квирикадзе, создал, во-первых, настоящий роман (кстати, книга вышла), а во вторых, - роман, в котором переплетены факты реальной биографии великого датского сказочника Ганса Христиана Андерсена, сложного и весьма душевно неопрятного человека, более-менее "точные" интерпретации его сказок, с которыми биография их автора оказалась в этой версии теснейше и прихотливо связана, и собственные "сказки" сценаристов – вроде эпизодов встречи Андерсена с Богом.
Более того, вся эта сложная повествовательная структура буквально нашпигована вставными номерами в самых разных жанрах и самого разного свойства. Тут есть опера и оперетта, балет (хореография Владимира Васильева), мюзикл, фокусы, эффекты и даже черно-белое строгое, почти немое, кино. Событий в картине чрезвычайно много, она длинная, поначалу кому-то кажется даже излишне подробной – но вы стразу настройтесь на объем романа, и вам не будет тяжело входить в сюжет этой жизни.
Тем более, что, как всегда у Рязанова, в картине заняты превосходные артисты, которые с удовольствием играют, оставаясь все же в рамках достаточно интеллигентного столичного театра, а не впадая в пошлое провинциальное нажористое комикование. К чему склонны, не буду называть имен, некоторые наши народные артисты в последнее время, лишенные твердой руки режиссера со вкусом.
А у Рязанова, безусловно, есть вкус (который ему не изменяет здесь, если согласиться с требованием принятой стилистики – все чуть-чуть утрировано), есть выдумка и есть гениальная страсть к чудесному. Все это вы увидите в картине. Но увидите и другое. В этом фильме Рязанов словно забыл, что всю жизнь снимал социальные, почти бытовые сказки, где фантазия героев ограничивалась мечтой советского и постсоветского служащего о лучшей (читай: достойной) жизни, а фантазия автора – его гражданским темпераментом и лирическим даром. В "Андерсене…" же Рязанов вдруг обнаружил (вывел наружу) философа, готового признаться в своих печальных мыслях о несовершенстве и неполноте жизни в целом, о трагичности судьбы художника, о слишком частой подлости обстоятельств и бессилии им противостоять, если ты не аристократ духа. И о том, что Бог лишил нас возможности увидеть собственные похороны – потому что он милостив, а далеко не всем это зрелище доставило бы радость.
Но думать и говорить об этом сказочнику не с руки, а человеку – не философу "за деньги" - вроде бы неловко. Поэтому надо маскироваться – так и появляется форма не трагедии, а фантасмагории. Вот почему эпизоды картины столь сочны и мелькают, переливаются, несутся, играются-поются – при этом непонятным образом все же обнажая неподдельную боль, сильную, почти физическую. Ту, которую не высказать словами, - как не объяснить морок танца с Тенью, который каким-то самым неожиданным, ассоциативным путем привел меня к воспоминанию о хрестоматийной пляске в "Иване Грозном" Эйзенштейна.
Впрочем, весь фильм отсылает к классическим мотивам – живописным, театральным, кинематографическим, и если голландцев/фламандцев, с Босхом включительно, вспомнят все, кто хоть раз бывал в настоящем музее изобразительных искусств, то вид обитателей смиренного дома уже отсылает к рельефности лиц в фильмах первых режиссеров итальянского кино. И этот "классицизм" по законам контрапункта усиливает сущностную нетрадиционность фильма про, казалось бы, всем так хорошо известного писателя, к тому же – детского…
"Калоши счастья", повторю, называется одна из сказок Андерсена. Странно, не правда ли, - почему прозаические калоши, а не, допустим, волшебная палочка, исполняющая желания, или заветное слово, или сама Фея какая-нибудь? А в этом и смысл. Фей и Джиннов не бывает, палочки не выструганы, заветное Слово уже сказано… а счастье свое надо выходить по грязи реальной земли.
Это знают совсем взрослые люди.
Где посмотреть в Краснодаре
