Мюзикл – странный жанр. Вроде должен быть легким и развлекательным зрелищем, а в историю как шедевры попали совершенно серьезные произведения – драмы с тем либо иным социальным и даже политическим обертоном: "Моя прекрасная леди" Джорджа Кьюкора (1964), "Скрипач на крыше" (1971) и "Иисус Христос – суперзвезда" (1973) Норманна Джуисона, "Кабаре" (1972) и "Весь этот джаз"/"Вся эта суета" (1979) Боба Фосса и еще десятки.
Отечественная кинокультура имеет в послужном списке немало так называемых музыкальных фильмов – довоенные "Веселые ребята" Григория Александрова (1934), "Свинарка и пастух" Ивана Пырьева (1941), "Антон Иванович сердится" Александра Ивановского (1941) и другие, послевоенные – многочисленные экранизации оперетт, сделанные Яном Фридом и Леонидом Квинихидзе, "Айболит-66" Ролана Быкова и еще несколько. Собственно определение "мюзикл" стоит в аннотациях к "Романсу о влюбленных" Андрея Кончаловского (1974), "Приключениям Буратино" Леонида Нечаева (1975), "Рецепту ее молодости" Евгения Гинзбурга (1983) и еще десятку картин, благополучно забытых.
Соцреализм плохо совмещался с мюзиклом: с одной стороны, метод пропагандировал общую жизнерадостность ("Нам песня строить и жить помогает"), но с другой – высокая степень условности жанра входила в клинч с декларируемым реализмом (его еще отчаянные авторы называли ползучим). Самый вопиющий пример – гениальный трагикомический мюзикл-буфф "Интервенция" Геннадия Полоки по пьесе Льва Славина (1968) – абсолютно героический сюжет о революции, который тем не менее пролежал на полке до 1987-го. Цензура не могла смириться с тем, что действие происходит как бы в пространстве цирка, а подпольщик (Высоцкий) в камере поет о деревянных костюмах.
Дело, разумеется, не только в соцреализме, но и в менталитете народа. Джаз и культура уличных шествий в Америке, шарм французских, грубоватый юмор немецких и "оттенки" прочих европейских кабаре и кабачков, согласитесь, весьма отличны от нашей традиционной завалинки и ее гармонью и посиделками – хоть с тягучей "Рябинушкой", хоть с шаловливой кадрилью, но всегда до драки.
В самые последние годы отечественному кинематографу оказалось легче тратить деньги на имитацию голливудского экшена, чем осваивать гораздо более изощренный универсальный музыкальный жанр, да еще на российских сюжетах. Впрочем, и сценическая история отечественного мюзикла сложилась крайне трагично – вспомните "Норд-Ост" как спектакль, прерванный ужасным терактом в Москве, и как проект, угробленный затем реальным чиновничьим беспределом в Петербурге.
Правда, одну кинопопытку я могу назвать – режиссерский дебют Павла Пархоменко (вообще-то, он художник двух десятков фильмов, в том числе – всех последних работ Балабанова и "Нирваны" Игоря Волошина) "Танцуют все!" (2005). История про Лиговку 50-х, легендарный бандитский питерский район, была поставлена, станцована под тоталитарную музыку, сыграна и снята в настоящей мюзикловой традиции; жаль, что фильм по продюсерским причинам был не сделан, как полагается, а "сведен концами", славы не снискал и в прокат не вышел.
И вот теперь перед нами удачное – поскольку мощное продюсерски и очень сильное в иных своих компонентах – произведение "Стиляги". Рабочее название было более точным – "Буги на костях", но, как рассказывает Валерий Тодоровский в интервью, продюсеры уверили его, что аудитория уже совершенно не в курсе полувековой давности кустарных способов изготовления патефонных пластинок на рентгеновских снимках. А коли название не поймет – билет не купит.
Итак, 1955/56 (по титрам) годы, один верный комсомолец Мэл (Антон Шагин) внезапно влюбляется в чувиху Полли (Оксана Акиньшина) и, чтобы оказаться к ней ближе, становится сам стилягой; его бывшая командирша Катя (Евгения Хиривская) отчаянно ревнует и ради личного отмщения использует административно-идейную "мясорубку"…
Любовный треугольник вписан в общественный фон: общая бедность и ханжество во всех смыслах. Морально-политическое единство советского народа не допускало "вслух" не то что никакого секса, но просто "другую" одежду и "другие" ритмы (джаз еще не стал "музыкой бедных" и тем более "музыкой угнетенных негров"), расценивая их как низкопоклонство перед Западом.
Дело было не только в требовании формальной преданности идеалам строителей коммунизма. Государство, производящее убогие, но прочные советские шмотки, будто символизирующие наш быт и программирующие его на десятилетия вперед, пыталось защититься от недовольства своих граждан, которым было неудобно и скучно жить посреди милитаризованно-скудного быта. Граждане (особенно те, кто побывал в Европе в 1945-м) были вправе недоумевать: война окончилась десять лет назад, а ничего не изменилось. Сильнее мужчин страдали женщины, вынужденные строить уют из ничего, и юноши-девушки, которым в поисках полового партнера физиологически нужно яркое оперение.
Идеология советского стоицизма на практике не только разрезала ножницами брюки-дудочки и, наоборот, усекала клеши, эти наивные символы даже не протеста против уравниловки всех видов, а элементарно – чего-то иного. Шла настоящая проработка на собраниях и в печати, практиковалось исключение пижонов и стиляг из комсомола, а следовательно – из высших и средних учебных заведений. Власть сама приписала этим попугайным протестантам свободомыслие, своими же репрессиями взрастила его в изрядной степени.
А несколько позже, с окончанием оттепели, действительно воспитавшей, как и Победа, желание социальной и интеллектуальной свободы в изрядном множестве сердец и голов, власть вернулась к постулату о возможности существования махровых "бездельников" и отщепенцев, стала припечатывать клеймом "антисоветский элемент" и "диссидент", арестовывать и высылать в эмиграцию.
Между прочим, Иосиф Бродский был чертовски элегантен.
Но вернусь к фильму "Стиляги", мораль которого должна быть внятна любому подростку: различай форму и содержание; знай, что среди своих придется отличаться чем-то бОльшим, нежели одежда. Послание зрелым людям также нехитро: ничто не ново под Луной, нынешние панки и рэперы, растаманы и эмо, на лицо ужасные, – добрые внутри. Бритоголовые и прочие нацисты, разумеется, дело совершенно другое, а все остальные перебесятся и станут вполне нормальными буржуа. Как вы и мы.
Идея и либретто "Стиляг" принадлежат самому Тодоровскому, к работе над сценарием был привлечен Юрий Коротков ("Страна глухих" и "9 рота", "Женская собственность" и "Любовь-морковь"). Самое главное, что надо учесть при просмотре: авторы максимально абстрагировались от реальности. Они смешали времена – от 1949-го, когда журнал "Крокодил" объявил о наличии стиляг, до конца 50-х, когда после Международного фестиваля молодежи и студентов в Москве стали рождаться "цветные" дети. Авторы упростили и схематизировали реальность ради художественной выразительности (по отдельности абсолютно все обстоятельства и ходы в сюжете типичны и знакомы, но их совокупность и экранная подача совершенно оригинальны).
Авторы взяли для своего полотна-узора всего две краски – серую и "цветную" и две "формы" фигур – несгибаемый советский брусок (иногда визуально чуть смягченный "кухонным" лирико-бытовым антуражем) и подвижный до изломанности, танцующе-клоунский, гипертрофированно броский "анти-советский" многоугольник.
Кстати, вспомните тут визуальный мир упоминавшейся уже "Нирваны": диковинно-птичий наряд и грим скрывали душевные муки медсестры, барменши и недоветеринара-наркомана, типичных наших современников.
В "Стилягах" все преувеличено, "размножено" (по-научному – мультиплицировано, почти как на картинках Энди Уорхола), симметрично, контрастно. Эти принципы сюжетной и визуальной драматургии превосходно работают на идею противостояния мировоззрений "будь как все" и "отличайся". А еще – отвечают музыкальной условности жанра, рожденного в Америке и поэтому тоже воспринимающегося как абсолютно точный в сюжете про "заокеанскую свободу".
С другой стороны, в танцах и песнях достаточно адекватно выражаются лишь самые простые истины. Меж тем авторы "Стиляг" предлагают вовсе не одномерное повествование: уже из нашего времени они ласково-снисходительно оценивают фронду юношества, которая сводится лишь к внешнему отличию от мира старших, – пусть и достаточно героическую фронду, "имеющую в виду" карьерные и моральные неприятности. Создатели фильма хорошо знают, что подобный "протест" заканчивается дешевой сменой имиджа. Стиляги догнали взрослых и стали "приличными" членами общества, а общество догнало их в своем стремительном омещанивании, чтобы еще через сорок лет окончательно превратиться в потребительское.
Но этот авторский скепсис повис бы голой констатацией на древке сегодняшнего знамени – знамени конформизма, если бы не замечательно-занимательное синефильство "Стиляг" и такое же использование хитов отечественного рока 80-х – 90-х годов. Многие эпизоды картины выстроены с очевидной отсылкой к бессмертным опусам Григория Александрова тридцатых годов (в свою очередь, рожденным после его знакомства с Голливудом), а также к памятным собственно американским образцам – в первую очередь, "Вестсайдской истории" Джерома Роббинса и Роберта Уайза (1961) и "Стены" Алана Паркера (1982), вплоть до приветов Ларсу фон Триеру. Что не только радует насмотренного зрителя, но и добавляет художественный и смысловой объем рассказу.
Еще больше "добавки" обеспечивают песни и песенки культовых авторов Виктора Цоя, Федора Чистякова, Вячеслава Бутусова, Гарика Сукачева, Натальи Пивоваровой и других – с переиначенными словами и в музыкальной обработке Константина Меладзе. Иной раз иллюстративные, иной раз употребленные контрапунктно и ассоциативно, эти композиции сами по себе не тупая попса (ну или милее, чем попса), их образность использована грамотно и талантливо – настолько, что выглядит/слышится не "подпоркой", а сущностью.
В целом культурные коды, кино- и музыкальные, принимаешь легко и восторженно, особенно при ярком, ясном и точном изобразительном решении (художник по костюмам Александр Осипов, художник-постановщик Владимир Гудилин, оператор Роман Васьянов). А также – при остроумной режиссуре танцевально-музыкальных номеров, которую хочется назвать даже хореографической – но это отнюдь не привычные "фронтальные" танцы в классических американских мюзиклах типа "Оклахома!" Роджерса и Хаммерстайна (кстати, с нее жанр сценически и начался в 1943 году) или даже "Оливер" Кэрола Рида (1968), а двигающие драматургию эпизоды. Когда увидите ударный номер – Сергея Гармаша с песней про человека и кошку – поймете, о чем это я.
И все же в подлинно большой фильм "Стиляги", к моему огромному сожалению, не вытанцевались. Юрий Коротков в финале повести "В ритме "бугги" оставил героев с музыкой в клубе, где задумчиво-томительный саксофон и бодрые барабаны ведут свои разные партии. Валерий Тодоровский в конце "Стиляг" поддается осознанной необходимости вывести нынешних некомсомольцев всех мастей на улицу под жизнеутверждающие слова незапомнившейся мне мелодии: "Ты знаешь, ведь все неплохо, Этот стиль побеждает страх. Эта дивная, злая, смешная эпоха Нас с тобою не стерла в прах…".
Все вроде бы теоретически правильно – жанр, мол, требует оптимизма. Однако тысячи разномастных особей (плюс нарисованные компьютером) – среди которых Мэл и Полли целуются, будто новые Любовь Орлова и Сергей Столяров/Евгений Самойлов на улицах старой Москвы – невольно символизируют какой-то новый Светлый путь, который уже почти, ну совсем почти продекларирован и чуть ли не потребован от нас в обязательном порядке.
И когда вместо финальных титров площадь экрана заполняют бляхи лейблов – торговых марок (нет, не одежи, а компаний-партнеров), я вижу авторскую ловкость, но не чувствую ровным счетом никакой иронии. И уж тем более – никакой авторской злости.
А без них – разве наш стиль?
Где посмотреть фильм "Стиляги" в Краснодаре?
Отечественная кинокультура имеет в послужном списке немало так называемых музыкальных фильмов – довоенные "Веселые ребята" Григория Александрова (1934), "Свинарка и пастух" Ивана Пырьева (1941), "Антон Иванович сердится" Александра Ивановского (1941) и другие, послевоенные – многочисленные экранизации оперетт, сделанные Яном Фридом и Леонидом Квинихидзе, "Айболит-66" Ролана Быкова и еще несколько. Собственно определение "мюзикл" стоит в аннотациях к "Романсу о влюбленных" Андрея Кончаловского (1974), "Приключениям Буратино" Леонида Нечаева (1975), "Рецепту ее молодости" Евгения Гинзбурга (1983) и еще десятку картин, благополучно забытых.
Соцреализм плохо совмещался с мюзиклом: с одной стороны, метод пропагандировал общую жизнерадостность ("Нам песня строить и жить помогает"), но с другой – высокая степень условности жанра входила в клинч с декларируемым реализмом (его еще отчаянные авторы называли ползучим). Самый вопиющий пример – гениальный трагикомический мюзикл-буфф "Интервенция" Геннадия Полоки по пьесе Льва Славина (1968) – абсолютно героический сюжет о революции, который тем не менее пролежал на полке до 1987-го. Цензура не могла смириться с тем, что действие происходит как бы в пространстве цирка, а подпольщик (Высоцкий) в камере поет о деревянных костюмах.
Дело, разумеется, не только в соцреализме, но и в менталитете народа. Джаз и культура уличных шествий в Америке, шарм французских, грубоватый юмор немецких и "оттенки" прочих европейских кабаре и кабачков, согласитесь, весьма отличны от нашей традиционной завалинки и ее гармонью и посиделками – хоть с тягучей "Рябинушкой", хоть с шаловливой кадрилью, но всегда до драки.
В самые последние годы отечественному кинематографу оказалось легче тратить деньги на имитацию голливудского экшена, чем осваивать гораздо более изощренный универсальный музыкальный жанр, да еще на российских сюжетах. Впрочем, и сценическая история отечественного мюзикла сложилась крайне трагично – вспомните "Норд-Ост" как спектакль, прерванный ужасным терактом в Москве, и как проект, угробленный затем реальным чиновничьим беспределом в Петербурге.
Правда, одну кинопопытку я могу назвать – режиссерский дебют Павла Пархоменко (вообще-то, он художник двух десятков фильмов, в том числе – всех последних работ Балабанова и "Нирваны" Игоря Волошина) "Танцуют все!" (2005). История про Лиговку 50-х, легендарный бандитский питерский район, была поставлена, станцована под тоталитарную музыку, сыграна и снята в настоящей мюзикловой традиции; жаль, что фильм по продюсерским причинам был не сделан, как полагается, а "сведен концами", славы не снискал и в прокат не вышел.
И вот теперь перед нами удачное – поскольку мощное продюсерски и очень сильное в иных своих компонентах – произведение "Стиляги". Рабочее название было более точным – "Буги на костях", но, как рассказывает Валерий Тодоровский в интервью, продюсеры уверили его, что аудитория уже совершенно не в курсе полувековой давности кустарных способов изготовления патефонных пластинок на рентгеновских снимках. А коли название не поймет – билет не купит.
Итак, 1955/56 (по титрам) годы, один верный комсомолец Мэл (Антон Шагин) внезапно влюбляется в чувиху Полли (Оксана Акиньшина) и, чтобы оказаться к ней ближе, становится сам стилягой; его бывшая командирша Катя (Евгения Хиривская) отчаянно ревнует и ради личного отмщения использует административно-идейную "мясорубку"…
Любовный треугольник вписан в общественный фон: общая бедность и ханжество во всех смыслах. Морально-политическое единство советского народа не допускало "вслух" не то что никакого секса, но просто "другую" одежду и "другие" ритмы (джаз еще не стал "музыкой бедных" и тем более "музыкой угнетенных негров"), расценивая их как низкопоклонство перед Западом.
Дело было не только в требовании формальной преданности идеалам строителей коммунизма. Государство, производящее убогие, но прочные советские шмотки, будто символизирующие наш быт и программирующие его на десятилетия вперед, пыталось защититься от недовольства своих граждан, которым было неудобно и скучно жить посреди милитаризованно-скудного быта. Граждане (особенно те, кто побывал в Европе в 1945-м) были вправе недоумевать: война окончилась десять лет назад, а ничего не изменилось. Сильнее мужчин страдали женщины, вынужденные строить уют из ничего, и юноши-девушки, которым в поисках полового партнера физиологически нужно яркое оперение.
Идеология советского стоицизма на практике не только разрезала ножницами брюки-дудочки и, наоборот, усекала клеши, эти наивные символы даже не протеста против уравниловки всех видов, а элементарно – чего-то иного. Шла настоящая проработка на собраниях и в печати, практиковалось исключение пижонов и стиляг из комсомола, а следовательно – из высших и средних учебных заведений. Власть сама приписала этим попугайным протестантам свободомыслие, своими же репрессиями взрастила его в изрядной степени.
А несколько позже, с окончанием оттепели, действительно воспитавшей, как и Победа, желание социальной и интеллектуальной свободы в изрядном множестве сердец и голов, власть вернулась к постулату о возможности существования махровых "бездельников" и отщепенцев, стала припечатывать клеймом "антисоветский элемент" и "диссидент", арестовывать и высылать в эмиграцию.
Между прочим, Иосиф Бродский был чертовски элегантен.
Но вернусь к фильму "Стиляги", мораль которого должна быть внятна любому подростку: различай форму и содержание; знай, что среди своих придется отличаться чем-то бОльшим, нежели одежда. Послание зрелым людям также нехитро: ничто не ново под Луной, нынешние панки и рэперы, растаманы и эмо, на лицо ужасные, – добрые внутри. Бритоголовые и прочие нацисты, разумеется, дело совершенно другое, а все остальные перебесятся и станут вполне нормальными буржуа. Как вы и мы.
Идея и либретто "Стиляг" принадлежат самому Тодоровскому, к работе над сценарием был привлечен Юрий Коротков ("Страна глухих" и "9 рота", "Женская собственность" и "Любовь-морковь"). Самое главное, что надо учесть при просмотре: авторы максимально абстрагировались от реальности. Они смешали времена – от 1949-го, когда журнал "Крокодил" объявил о наличии стиляг, до конца 50-х, когда после Международного фестиваля молодежи и студентов в Москве стали рождаться "цветные" дети. Авторы упростили и схематизировали реальность ради художественной выразительности (по отдельности абсолютно все обстоятельства и ходы в сюжете типичны и знакомы, но их совокупность и экранная подача совершенно оригинальны).
Авторы взяли для своего полотна-узора всего две краски – серую и "цветную" и две "формы" фигур – несгибаемый советский брусок (иногда визуально чуть смягченный "кухонным" лирико-бытовым антуражем) и подвижный до изломанности, танцующе-клоунский, гипертрофированно броский "анти-советский" многоугольник.
Кстати, вспомните тут визуальный мир упоминавшейся уже "Нирваны": диковинно-птичий наряд и грим скрывали душевные муки медсестры, барменши и недоветеринара-наркомана, типичных наших современников.
В "Стилягах" все преувеличено, "размножено" (по-научному – мультиплицировано, почти как на картинках Энди Уорхола), симметрично, контрастно. Эти принципы сюжетной и визуальной драматургии превосходно работают на идею противостояния мировоззрений "будь как все" и "отличайся". А еще – отвечают музыкальной условности жанра, рожденного в Америке и поэтому тоже воспринимающегося как абсолютно точный в сюжете про "заокеанскую свободу".
С другой стороны, в танцах и песнях достаточно адекватно выражаются лишь самые простые истины. Меж тем авторы "Стиляг" предлагают вовсе не одномерное повествование: уже из нашего времени они ласково-снисходительно оценивают фронду юношества, которая сводится лишь к внешнему отличию от мира старших, – пусть и достаточно героическую фронду, "имеющую в виду" карьерные и моральные неприятности. Создатели фильма хорошо знают, что подобный "протест" заканчивается дешевой сменой имиджа. Стиляги догнали взрослых и стали "приличными" членами общества, а общество догнало их в своем стремительном омещанивании, чтобы еще через сорок лет окончательно превратиться в потребительское.
Но этот авторский скепсис повис бы голой констатацией на древке сегодняшнего знамени – знамени конформизма, если бы не замечательно-занимательное синефильство "Стиляг" и такое же использование хитов отечественного рока 80-х – 90-х годов. Многие эпизоды картины выстроены с очевидной отсылкой к бессмертным опусам Григория Александрова тридцатых годов (в свою очередь, рожденным после его знакомства с Голливудом), а также к памятным собственно американским образцам – в первую очередь, "Вестсайдской истории" Джерома Роббинса и Роберта Уайза (1961) и "Стены" Алана Паркера (1982), вплоть до приветов Ларсу фон Триеру. Что не только радует насмотренного зрителя, но и добавляет художественный и смысловой объем рассказу.
Еще больше "добавки" обеспечивают песни и песенки культовых авторов Виктора Цоя, Федора Чистякова, Вячеслава Бутусова, Гарика Сукачева, Натальи Пивоваровой и других – с переиначенными словами и в музыкальной обработке Константина Меладзе. Иной раз иллюстративные, иной раз употребленные контрапунктно и ассоциативно, эти композиции сами по себе не тупая попса (ну или милее, чем попса), их образность использована грамотно и талантливо – настолько, что выглядит/слышится не "подпоркой", а сущностью.
В целом культурные коды, кино- и музыкальные, принимаешь легко и восторженно, особенно при ярком, ясном и точном изобразительном решении (художник по костюмам Александр Осипов, художник-постановщик Владимир Гудилин, оператор Роман Васьянов). А также – при остроумной режиссуре танцевально-музыкальных номеров, которую хочется назвать даже хореографической – но это отнюдь не привычные "фронтальные" танцы в классических американских мюзиклах типа "Оклахома!" Роджерса и Хаммерстайна (кстати, с нее жанр сценически и начался в 1943 году) или даже "Оливер" Кэрола Рида (1968), а двигающие драматургию эпизоды. Когда увидите ударный номер – Сергея Гармаша с песней про человека и кошку – поймете, о чем это я.
И все же в подлинно большой фильм "Стиляги", к моему огромному сожалению, не вытанцевались. Юрий Коротков в финале повести "В ритме "бугги" оставил героев с музыкой в клубе, где задумчиво-томительный саксофон и бодрые барабаны ведут свои разные партии. Валерий Тодоровский в конце "Стиляг" поддается осознанной необходимости вывести нынешних некомсомольцев всех мастей на улицу под жизнеутверждающие слова незапомнившейся мне мелодии: "Ты знаешь, ведь все неплохо, Этот стиль побеждает страх. Эта дивная, злая, смешная эпоха Нас с тобою не стерла в прах…".
Все вроде бы теоретически правильно – жанр, мол, требует оптимизма. Однако тысячи разномастных особей (плюс нарисованные компьютером) – среди которых Мэл и Полли целуются, будто новые Любовь Орлова и Сергей Столяров/Евгений Самойлов на улицах старой Москвы – невольно символизируют какой-то новый Светлый путь, который уже почти, ну совсем почти продекларирован и чуть ли не потребован от нас в обязательном порядке.
И когда вместо финальных титров площадь экрана заполняют бляхи лейблов – торговых марок (нет, не одежи, а компаний-партнеров), я вижу авторскую ловкость, но не чувствую ровным счетом никакой иронии. И уж тем более – никакой авторской злости.
А без них – разве наш стиль?
Где посмотреть фильм "Стиляги" в Краснодаре?
