Алиса Ганиева родилась и выросла в Москве, однако все ее творчество посвящено родному Дагестану – его природе и людям, традициям и реалиям современной жизни.
Первая повесть А. Ганиевой "Салам тебе, Далгат!", написанная под псевдонимом Гулла Хирачев, получила премию "Дебют". Фантастический роман "Праздничная гора" о событиях после отделения Дагестана от России стал финалистом премии "Ясная Поляна". А ее новая книга "Жених и невеста" вошла в шорт-лист литературной премии "Русский Букер".
Портал ЮГА.ру представляет фрагмент интервью Алисы Ганиевой интернет-сайту "Это Кавказ".
Несмотря на все обилие достоверных деталей быта и дагестанского новояза, вы, мне кажется, воспринимаете родину как "волшебную страну", в ней что-то не меняется столетиями, а что-то стало другим настолько, что уже и не узнать.
– Современному человеку категорически не хватает мифа, который в избытке присутствовал в жизни его прадеда. Те мифы, что транслируют СМИ, – вряд ли жизнеспособны, в любом мифе должна быть хотя бы какая-нибудь правда. Поэтому многие писатели сейчас просто придумывают мифологии. Это своеобразный протест против глобализации и связанного с ней обезличивания народов. А мифы с национальным колоритом всегда интересны.
Вы дагестанский писатель или русский? Или аварский?
– Когда про меня говорят "аварский писатель" – это нонсенс, я не пишу по-аварски. Формулировка "дагестанский писатель" мне кажется узковатой. Так можно сказать, что Маяковский, родившийся в Кутаиси, – грузинский поэт.
Меня читают не только в Дагестане, не только на юге России, но иногда и на севере (смеется), и уже даже за пределами России. Конечно, я пишу о Дагестане, но и ведь и Фолкнер (нет, я не сравниваю себя, просто пример!) описывал вымышленную Йокнапатофу. Странно было бы, если бы его именовали "писатель американского юга".
Наверное, российский писатель – это самая точная формулировка. Но когда меня называют "русским писателем", это тоже не противоречит действительности: ведь я пишу на русском языке.
Хотя некоторые в этом сомневаются, читая, как мои герои общаются на нашем местном сленге.
"Салам тебе, Далгат!" вышел в свет в 2010 году. Вы видите какие-то изменения в дагестанском обществе?
– "Далгат" все-таки реальность нулевых. Не было, например, ИГИЛа, в войну которого наши земляки включаются массово, – это совершенно новая реальность, о ней сейчас даже говорить не принято.
Внешняя картина жизни не особенно изменилась – все те же КТО, те же религиозные споры, тот же менеджмент, с одной стороны застрявший в коррупции, а с другой – сохраняющий в душе "слащавый СССР", но контрасты стали ярче. Консерватизма и мракобесия, как и в целом по стране, больше, но и модернистских лучей меньше не становится: один брат может носить бороду без усов и не пропускать ни одной молитвы, а второй – быть хипстером, выступающим на турнире по брейк-дансу.
Вообще, того, что выходит за пределы традиционного сознания в обоих направлениях, много. И между этими полюсами – люди, о которых я пишу.
Дагестан никогда не отпускает тебя до конца, но, когда возвращаешься, над ухом зудит раздражение, что устроено так, а не иначе. А хочется видеть свою прекрасную родину, где у всех мужчин усы густые, а принципы высокие, где все девушки тонкостанны и горды. А потом открываешь ваш роман и видишь, как ехидный и злой наблюдатель срывает покровы.
– Ирония – это неотъемлемая часть моего взгляда на мир, но среди моих читателей есть и те, кто видит в этом крик боли и капли крови. И у меня нет такой задачи – "бить в пах" или, наоборот, "давить на жалость".
Напротив, при всем сгущении негатива, который я перекачиваю из реальности в текст, мне хочется избежать чернухи и передать все краски Дагестана. И не столько через описание, сколько через действие.
Хотя поглядеть у нас есть на что, достаточно просто выйти на улицу: вот девушка идет на высоченных каблуках по улице Ярагского, а она почти без тротуаров, идет, сражаясь с летящими на ветру пакетами; вот у мусорки обычной многоэтажки что-то задумчиво жует корова, вот у подъезда, обшарпанного, как после войны, парень в зеленой шапочке "с кардиограммой" натирает блестящий "мерседес", на пляже с пяти утра бегают "качки", а там мамаши катят коляски, одна в джинсах, другая в хиджабе, и многое другое. За этим много всего, о чем хочется рассказать.
Такая пестрая, сочная жизнь. В которой, увы, почти нет места справедливости и у каждого – своя правда. Ну, а боль от отсутствия густых усов, мне кажется, передана вполне.
В первой повести Вы выступаете как "бытописатель нравов", предоставляющий читателю самому делать выводы, во второй – придумали утопию, которая таковой кажется все меньше и меньше, а в третьей не только описываете происходящее, но и как-то пытаетесь это происходящее объяснить. Насколько осознанно вы подошли к этой задаче? О Кавказе написано немало, но внятного ответа на вопрос: "Почему так?" – пока не прозвучало.
– Мне хотелось написать такую историю, чтобы читать ее было бы интересно мне самой. Я была свободна от внутренней ответственности, внутренних ожиданий, которые сама себе предъявляла, когда работала над "Праздничной горой". Нет, я себя не мучила и не пересиливала, но вот было какое-то ощущение долга, что я обязана рассказать какие-то вещи, которые мне открылись. Поэтому я писала не совсем то, что мне хочется, а то, что, как мне казалось, я должна, не могу не написать.
А в случае с "Женихом и невестой" моя мотивация была чисто художественного толка. Я хотела написать что-то увлекательное, не перегруженное смыслами, но и не легковесное. Конечно, несмотря на романтическое название, это не просто история развития матримониального института в Дагестане, не просто история о том, как "Патя и Мага" полюбили друг друга и поженились.
Внешняя канва важна в последнюю очередь. Дагестанский прикаспийский поселок, в котором кипят все эти предсвадебные страсти, – это и есть тот глухой дагестанский космос, абсолютно непонятный массовому российскому читателю.
Ну да, трудно понять героя, у которого 13-го числа свадьба, а невесты нет, и, кто она, неважно в принципе, ведь банкетный зал-то сняли!
– Мне просто хотелось все это показать, и, конечно, момент осознанности был. Я могла бы сказать, что сложила весь пазл, что картинка стала четкая и яркая, что я окончательно отвечаю на все вопросы.
Но мне кажется, все не так просто. Текст больше автора. Как говорил Толстой: роман – это сцепление мыслей, и писателю не под силу объяснить, что он хотел сказать своей книгой.
Но вернусь к "Жениху и невесте": у каждого свой рецепт лечения болезни – один говорит, что нам не хватает образования, второй – что нас губит недостаток праведности, а третий считает, что надо всем нацепить черкески и посещать Театр поэзии по субботам.
В любом случае я показала наше дагестанское бытие в сгущенном и концентрированном виде. Даст ли это каталитическую реакцию, появятся ли какие-то выводы у читателя – не знаю. Литература не может ничего изменить или исправить. Но ты всегда надеешься, что как-то она сработает.
На чем держатся кавказские традиции – да и держатся ли они вообще? Ваши книги показывают их разрушение и извращение.
– Сейчас кавказские традиции – это симулякр. Это лейтмотив любого выступления наших чиновников и патриотов, бесконечно признающихся в любви и верности родине. Собираются целые форумы для молодежи, такой "условный Машук", форум типа Селигера. На форуме половина выступлений – камлания на тему "инновации", вторая половина – на тему "сохранение и консервация кавказского духа".
А на самом деле этого духа уже почти и нет. И об этом все мои книги. Даже какие-то, с точки зрения российского читателя, "глубокие", "укорененные" традиции, к примеру традиции свадебные, – на деле оказываются не такими уж и древними. Если присматриваться к каждой детали, получается, что это не совсем то, что было на свадьбах наших бабушек, что это все вывихнуто, скособочено, присобачено не так, как надо, и совершенно неясно, где тут вековая традиция, где европейская мода, а где сочиненное тут же на коленке.
К этому можно относиться по-разному, в том числе как к процессу естественному: невозможно же держать обычай в холодильнике, заморозить его и жить как три века назад. А можно даже любоваться этим процессом, радоваться, что какие-то нелепые ритуалы отмирают.
Это как калейдоскоп: ты его переворачиваешь – и песчинки ложатся иначе.
А для кого-то это процесс болезненный. Потому что традиции, все эти адаты, все эти ритуалы, часто кажущиеся вредными и смешными, – неотъемлемая часть идентичности любого дагестанца.
– Конечно, несмотря на их стремительное превращение в фикцию, дагестанские традиции во всей их пестроте и эндемичности – главное, что нас связывает с самими собой. В книжке "Праздничная гора" эта условная гора и есть то самое средоточие уходящей дагестанской натуры и основное противодействие агрессивной, обезличенной экспансии, идущей с востока.
Другой вопрос: как именно эти традиции сохранять в условиях тотальной мимикрии под чуждые реальности. Официальный подход, предусматривающий создание национального аула между аэропортом и Махачкалой и обряжение чиновников раз в году в стилизованные черкески, – это весело, наверное, это карнавал. Но все равно это очень поверхностный и формальный метод сохранения традиций.
Правильнее было бы органично возвращать элементы нашего прошлого. К примеру, было бы здорово, если бы отдельные элементы национальных костюмов (серебряные ремешки, головные уборы чохто) или быта (деревянные поставцы для ложек) вошли в повседневный городской обиход – но не по указу сверху, а в русле новой осознанной моды. Но для этого должно измениться сознание. Нужно, чтобы народ по-настоящему ценил свое. А то у нас почти невозможно встретить в продаже даже ковры дагестанского производства – одна сплошная Турция.
Как Вы относитесь к тому, что традиции так неузнаваемо трансформируются?
– И в моем личном отношении присутствуют два начала. С одной стороны, "уходящая натура" – это всегда тяжело. А с другой – как корыстному эксплуататору реальностей родины мне такие изменения безумно интересны. Может быть, это плохо для нашей истории, но хорошо для вдохновения.
Что для вас "дагестанство"? Можно ли это понятие уложить в пару слов?
– Это очень большое понятие, которое дагестанец – любой национальности – несет в себе, где бы он ни жил, но вербализировать "дагестанство" тяжело. Оно состоит из плюсов и минусов, из разных качеств и характеристик, но они редко присущи только дагестанцам. Например, высокое несение себя, самолюбование, эго, раздутое до абсурда и совершенно не соответствующее окружающему контексту. Но я не думаю, что это только наши черты.
И, в конце концов, наши недостатки – это продолжение наших бесконечных достоинств. Дух авантюры, готовность узнать новое, генетическая дипломатичность – да масса всего. Но если в пару слов, то можно перефразировать знаменитую пушкинскую фразу: "Мы не ленивы и любопытны".
С полным текстом интервью Алисы Ганиевой можно ознакомиться здесь.
Читайте также
Булат Халилов: О кавказском фольклоре, вредной эстраде и горском патриотизме (интервью)
