Танки под Горячим Ключом и автостопом по Союзу. Как московские хиппи открывали Абхазию, Крым и Краснодарский край в 1980-х

В мае издательство «Новое литературное обозрение» выпустило книгу «Хиппи в СССР 1983–1988». В ней художник и соорганизатор уличных выставок Виталий Зюзин вспоминает, как попал в сердце московского движения хиппи, общался с его ключевыми участниками и встречался с джаз- и рок-музыкантами и художниками разных стилей и таланта. Важное место в мемуарах Зюзина занимают путешествия в Прибалтику, Крым и на Кавказ.

Юга.ру публикуют две главы воспоминаний о поездке автостопом из Москвы в Пицунду летом 1984 года. По пути Зюзин посетил Харьков и Сочи, а в районе Горячего Ключа его обогнала колонна танков.

О книге

В мемуарах упоминаются конфликты с милицией и КГБ, политическая активность, сквоты и квартирные выставки, способы находить деньги и меньше работать, музыкальные и литературные вкусы, отношение к одежде и внешнему виду и многие другие нюансы быта и взглядов в Системе — так называли себя советские хиппи.

Зюзину важно припомнить как можно больше своих друзей и единомышленников, поэтому рефреном книги стали массивные перечисления имен и хипповых прозвищ. Наряду с ними читатель встретит и знаменитостей — Гребенщикова, Цоя, Агузарову, Курёхина и Пелевина.

Зюзин рассказал Юга.ру, что первые записки, позже вошедшие в книгу, он делал еще в конце 1980-х — по горячим следам.

«Потом в 2010-х помещал эти куски с добавлениями и фото на паре хипповых форумов. Двигало мною желание хотя бы для себя оставить биографические записки того яркого отрезка жизни. Я не писал манифеста и не проводил обобщающие исследования и не стремился хронологически всё и всех описать, как библейскую историю. Я писал хронику событий, в которых сам участвовал и организовывал».

«Советские города, все как один, производили гнетущее впечатление запущенности, пыльности и скуки. Отличались города Прибалтики и, наверное, Киев. И еще утопающий в зелени и цветах Ставрополь. Кавказские курорты, которые я посещал, были в основном в Абхазии. Там все страдали от плохой, как и во всем СССР, организации и питания», — рассказал Зюзин о местах путешествий.

На сайте издательства можно прочитать предисловие и первую главу, в которых автор описывает свое отношение к субкультуре хиппи в СССР и рассказывает о своем знакомстве с сообществом в 1983 году.

Также в книге есть указатель имен, словарик жаргона хиппи и примечания редактора серии «Россия в мемуарах» Абрама Рейтблата.

Пицунда 1

<...> наступили жаркие деньки, да мне уже и надоело держать толпу у себя дома, так что <...> предложил всем под уговоры Воля отправиться стопом в Пицунду, в дикие ущелья на самом берегу [Пицунда — абхазский курорт южнее Гагры, в 1980-х относился к Абхазской Автономной Советской Социалистической Республике, в составе ССР Грузии. — прим. ред.].

Не в пансионаты на мысу, где отдыхали официальные отпускники в высотных зданиях, а именно дикарями, как было принято в нашей среде. Воль, которого тусовка практически не знала, там однажды недолго был до этого, и ему очень понравилось. Из моей компании на Кавказ стопом ездила только Ира Фри. И про то, что можно дикарем жить на самом берегу моря на Кавказе, в Системе не особо знали, и мало кто пробовал, так как это была погранзона и всех с палатками должны были вечером просто сгонять. А уходить в близко подступавшие горы было, видимо, не очень удобно из-за местных, домиками которых были застроены все пологие склоны курортных поселков. Про пицундские ущелья, совершенно свободные и от застройки, и от обычных туристов, никто не слышал. Куда пипл до этого ездил на море на Кавказ, я не знаю. Кажется, что такого места тусовки не было. Ломились в основном в Крым или в холодную Латвию, на [реку] Гаую.

Необустроенность дорог соответствовала совсем небольшому количеству машин, которые по ним передвигались. Иногда можно было час не увидеть на какой-нибудь довольно важной дороге ни одной проезжающей машины.

Выехали парами. Я ехал до Харькова с Поней. <...> Он решил ехать дальше, а я в этом злополучном городе искал Иру Фри, которая там в это время просто гуляла со знакомыми музыкантами, и никто из них не думал сидеть рядом с телефоном и отвечать на звонки. <...> Не найдя их, я переночевал в пригородном лесу на сухих сосновых иголках, а утром встал стопить машины в сторону моря. В этом лесу чуть дальше моей ночевки располагалась, кстати, какая-то воинская часть, и первая машина, которая меня вывезла оттуда, была военная.

Доехав до Горловки [в 1984 году Горловка — город Донецкой области ССР Украины. — прим. ред.], я сошел с машины около открытого кафе, где гуляла скучающая шахтерская компания. Они подивились на меня, накормили, сильно напоили, заставили стрелять в тире, пугая тирщика, положили к кому-то в дом спать, предварительно вытащив все мои деньги, рублей 80, скрученный полиэтилен от дождя, палатку и карманный Новый Завет, подарок Саблина. И за вещи, и за деньги было очень обидно, тем более что, кажется, они в деньгах не особо нуждались, поскольку хвастались мне зарплатными листами, где суммы доходили до 930 рублей…

Сильно расстроенный, я, однако, продолжил свой путь на следующий день. К вечеру я добрался до Горячего Ключа, а дальше пришлось идти полночи пешком в абсолютной темноте, так что часто сбивался с дороги в кювет. Ни звезд, ни луны, ни фонарей, ни огонька вдали.

Вдруг сильный луч прожектора издалека, сзади меня, осветил пространство, и возник глухой рокот, который по мере приближения превращался в сотрясающий все на свете гул. Я несколько испугался такой напасти в скифской степи, начавшей вздыматься по сторонам курганами, так что можно было предположить приземление инопланетян. Спрятался в яме, и скоро мимо меня с ревом и скрежетом гусениц об асфальт стали проноситься куда-то танки. Целый танковый полк, штук около ста машин, пер куда-то к морю. Купаться, что ли, собрались или усмирять взбунтовавшихся отдыхающих? Впечатление было сильное и неприятное [вероятно, танки ехали от полигона Молькино, находящегося западнее нынешней трассы М-4 между Адыгейском и Горячим Ключом. — прим. ред.].

Перед рассветом меня подобрала добрая молодая учительница, предварительно спросив, не бандит ли я. Это был акт большого мужества, потому что у нее на заднем сиденье спала малолетняя дочь. В этот день я проехал немного через Джубгу и далее по берегу до Агоя и заночевал, а проснувшись, обнаружил дикий чеснок, которым и позавтракал с хлебом. Бывали такие места, что разъезжающие беспрестанно машины совсем не хотели брать, потому что пугались подобных незнакомцев с непривычным внешним видом и потому что их поездки все были местными, в радиусе нескольких километров, и им понятно было, что мы едем намного дальше. Кстати сказать, в СССР автостоп был развит в отдельных небольших районах, и то там в основном ездили за деньги. Мы же принципиально (принципы были хорошо подкреплены пустыми карманами) передвигались бесплатно. Хотя бывали случаи, когда водители силой вымогали деньги.

<...> Перед Сочи меня подхватил какой-то местный лихач, который на каждом крутом повороте гнал со скоростью 80–100 километров в час, приговаривая, что вот тут у него один друг сорвался в пропасть, вот тут другой... Он повез меня к почитаемому веками их предками-адыгейцами дубу в цепях, потом к своему семейству, где меня накормили, потом отвез этими дикими серпантинами куда-то дальше по побережью (далеко по извилистой дороге, но не так далеко, если мерить по прямой). В этот же день к вечеру я наконец прибыл в Пицунду.

Надо сказать, что при путешествиях такого рода мало у кого бывала карта, да и сами карты из-за постоянных недомолвок с совковой паранойей секретности не показывали все строения, населенные пункты, заводы и т.д., так что не всегда можно было и с картой понять, где находишься и куда ведет какая дорога. В географии молодые люди тоже были не сильны, а указатели на дорогах были чересчур лаконичны и чрезвычайно редки, так что иногда по 200 километров по трассе ты не встречал никаких указаний на названия и направления, не говоря про данные о расстояниях до крупных населенных пунктов. Получалось, что само прибытие куда надо, да еще и за четыре дня, без случайных заездов далеко в сторону от пути можно было считать событием необыкновенным.

Третье ущелье располагалось довольно далеко и в другой стороне от самого фешенебельного советского курорта с четырьмя высотками на мысу и старой частью города, полной туристами. Надо было идти по самому берегу, сплошь заваленному огромными острыми глыбами, дальше на юг или поверху, петляя по гребням обрывов. Весь путь занимал, наверное, часа полтора-два.

Сначала в первом ущелье по пути попался хилый пионерлагерь, потом какое-то сильно обжитое дикими, как тогда говорили, но в нашем понимании приличными, цивильными туристами второе ущелье, а затем путь тянулся так, что можно было идти или по берегу, опять-таки перескакивая по глыбам и местами по пояс в воде, или по карнизу поверху. Но при самом приближении к третьему ущелью карниз превращался в гору, влезть на которую или обойти не было никакой возможности, кроме как по воде, так что этот путь поверху приводил к единственной возможности попасть дальше — пройти через совершенно темную и длинную пещеру. На ум приходили блуждания в кромешной тьме Тома Сойера с подружкой в подобном месте, где они чуть не умерли.

В первый раз я выбрал путь по берегу, и правильно сделал, потому что ни факела, ни фонарика, ни провожатого негде было взять, а заблудиться или застрять в разветвленном ходами подземелье мне не улыбалось. Да и вообще про пещеру мне никто и не говорил. Когда я все-таки с кем-то прошел там впервые, было, надо сказать, стремно, потому что мы в одном месте чуть не провалились в бездну, а в другом еле пролезли в узкое горлышко, едва не задохнувшись и не застряв. При этом провожатый, бывший комсомольский вожак Воль, рассказывал страшные истории, связанные с этим местом.

До этого я был знаком только с очень окультуренными пещерами. Когда после окончания школы попал в Новый Афон [абхазский курорт восточнее Сухума, в 1984 году относился к Абхазской Автономной Советской Социалистической Республике, в составе ССР Грузии. — прим. ред.], то был на экскурсии в Новоафонскую пещеру, куда сначала везли на вагончиках, а потом водили по большим подземным залам с подсвеченными сталактитами и сталагмитами. Играла музыка, и гид зорко следила, чтобы кто-нибудь не исчез в боковые ответвления, из которых она и сама бы, наверное, не выбралась, потому что рассказывали, что по этим естественным туннелям можно чуть ли не к Эльбрусу добраться. Если, конечно, по дороге не задохнуться и не быть съеденными в каком-нибудь подземном озере бесцветными доисторическими рыбищами…

Дикая жизнь

Жизнь в ущелье была романтичной и по первозданности природы, и по малочисленности и составу обитателей, а также по их вольным нравам. Поня, Воль и Влад играли вечерами на гитаре, Бабушка Удава сводила Влада с ума, я рисовал пейзажи на картонках и камешках и даже продавал их иногда в городе туристам (опять-таки совершенно невиданное и не разрешенное в СССР занятие), а потом писал портрет маслом безрукого профессора аж за 25 рублей, которые он мне любезно предложил. Мне это сильно пригодилось, так как я из-за ограбления в дороге до этого жил на иждивении общества. Там же на пригорке в зарослях рододендрона проводила лето старушка-балерина, у которой была железная кровать под шатром. А в начале следующего ущелья — сказочно красивая пара: хиппи из Москвы, причем парень, которого звали Володей, был этаким улыбчивым гуру и экстрасенсом и когда-то лечил нашу Фри от наркомании. Но в Москве эти полубоги мне потом не попались.

Далее, уже ближе к белоснежному кораблю-санаторию ЦК партии в четвертом ущелье, жили две пары системных литовцев, и мы ночью несколько раз ходили к ним в гости, освещая себе тропинку над обрывом, держа в руках светлячков. В одном месте слева от нас отвесная скала метров в десять переливалась светом этих жуков, и это сияние было просто волшебно. Надо сказать, что прибалтийские хиппи хоть и состояли в дружеских отношениях с нами, русскими хиппи, но все же держались несколько особняком, не особо стремясь к нам ездить и осматривать красоты остального Союза. И тут, на море, тоже чаще ходили к ним в гости мы, а они просто задерживались на полчасика у нас по дороге в Пицунду или из нее. Их герлы были очень стройны и грациозны, но по-прибалтийски деловиты. <…>

В нашем лагере было три палатки на человек десять, но в одной жили постоянно Машка с Ромашкой, вторая часто пустовала из-за жары, а в третьей держали провизию и посуду. Спали же все вместе в гроте на расстеленных одно к другому одеялах и матрасах так близко к морю, что иногда к ногам докатывались волны.

Через наши ноги с утра переступали все, кто шел берегом из ущелья в ущелье. Надо сказать, что вставали мы поздно, потому что по утренней прохладе все как-то подмерзали, хотя и жались друг к дружке, и старались доспать в начинавшемся тепле, но все же еще до жары. К тому же до грота солнечные лучи доходили не сразу с восходом, а только к полудню, и тогда пекло поднимало уже и последних сонливцев. Впрочем, думаю, похожая ситуация у всех туристов-палаточников и прочих дикарей.

А те, кто шел не низом, а продвигался верхней дорогой, лезли, как я говорил, через космически черную длиннющую двухуровневую пещеру и рисковали при выходе из нее наткнуться на наши «даблы» [туалет на сленге (от англ. WC) — прим. ред.] в окружающих кустах. Причем в паре мест этого тоннеля надо было вставать на коленки, чтобы протиснуться в следующее расширение довольно опасного подземелья, а в двух других пещерный ход раздваивался, в одном вверх и вниз, в другом в сторону, и надо было угадать, в какой лезть, чтобы в кромешной тьме не угодить вглубь и не попасться в лапы к царю горы… Как мы не боялись там лазить, не имея фонарей, сейчас с трудом понимаю. Кажется, брали какие-то зажженные палки-факелы поначалу, а потом привыкли лазить полчаса там на ощупь без какого-либо источника света…

Еще кажется странным, что в туалет надо было забираться наверх и делать свои дела с видом на расположившихся внизу людей. Снизу, конечно, было не видно, но вот я представил, что мог бы случиться ураганный ветер или ливень…

Посередине ущелья тек чистый ручей, из которого все брали воду для питья и готовки, и однажды вечером я решил прогуляться по нему немного вверх и поискать на склонах грибы. Литовцы вечером перед этим показывали нам много найденных белых грибов, которые ели сырыми, просто посыпав сольцой. Обманчивая параллельность склонов завела меня в абсолютную глушь далеко от берега. Где-то вдали уже был слышен шум автомобильной дороги, которая, по слухам, шла параллельно берегу, но далеко от него. Хребты шли ни перпендикулярно, ни параллельно линии пляжа, а незаметно закручивались и переходили один в другой. Пытаясь приблизиться к берегу, я вдруг оказался перед обрывом, поросшим лианами, будучи в одних вьетнамках (я в них добрался из Москвы, и другой обуви у меня по легкомыслию просто не было). Не рискуя отступать, чтобы не заблудиться еще больше, я сиганул сверху, как Тарзан, метров с десяти, держась за лиану, и приземлился, слегка вывихнув ногу и потеряв одну шлепку. Кое-как доковылял в лагерь в одной непорванной вьетнамке. Сейчас думаю, случись со мной что-либо серьезное, кто бы и когда бы меня нашел? Да, а грибов я ни одного так и не нашел…

Другой случай был более забавным. Раз утром мы услышали шум рядом с нашими палатками, стоявшими в стороне. Проснувшись и выглянув из грота, увидели кабанов, которые, испугавшись, стали от нас удирать. Я погнался за ними довольно далеко по крутым склонам, бросая в них булыжники, и дальше попал практически в джунгли, на бегу чуть было не наступив на свернувшуюся на земле гадюку. Перескочив чудом через нее в рекордном для меня, как у Нуреева, прыжке, я остановился. Пыл преследования и охоты тут же остыл, и я не столько уже горевал о сожранном кабанами недельном запасе хлеба и круп, сколько радовался, что вместо кабанов к нам на ночлег не пожаловали змеи…

Так мы прожарились и просолились в море недели две-три. На июль осталось человек пять. После нас приезжал еще кто-то, и колония хиппарей и подхиппков постоянно в то лето сохранялась. Знаю, что Воль оставался там до морозов, отрастил громадную бороду и длиннющие волосы, но с тех пор я его видел один только раз и знаю, что в конце концов он получил просветление, доведшее его до дурдома.

Ну а мы тогда двумя парами — я с Володей Поней и Машка с Ромашкой — двинулись сначала по железной дороге, а потом автостопом в Крым. На Лоо вышли, искупались, отлежались, но когда мы погрузились в электричку, меня прихватило, и я побежал в жутко грязный туалет на станции. Чуть не остался. Ромашка так размахивал руками на перроне и таким на меня орал матом, что поезд даже попридержали… Подъезжая к паромной переправе в Крым, ночевали в стогах сена в вишневых садах практически на Таманском перешейке. Лепота! Объелись и изляпались так, что потом годами вишню видеть не могли.

Притом что отъезжали от какого-то места на разных машинах, договаривались, в каком следующем городе (обычно в дневном броске, километрах в 300 или меньше, в зависимости от трассы) встретимся, причем обычно на почтамтах, обязательном атрибуте всех городов, единственных общественных местах, не закрывавшихся допоздна. Доехав до Феодосии [город на юго-востоке Крымского полуострова, в 1984 году — курорт Крымской области в составе ССР Украины. — прим. ред.], прошли ее пешком и залезли на какие-то странные необитаемые лысые горы, все в проволоке, чтобы поставить палатку.

Через полчаса прикатил уазик с погранцами. Скоренько так нас погрузили и почти без слов отвезли назад в центр города. Поздний вечер, почти ночь, не спать же на асфальте! Сели мы, бедолаги, на автобус и поехали, куда у этого автобуса глаза глядели. Прибыли на пустынный берег, где просто легли на песок под одеяла и заснули. Утром проснулись от того, что полуголые люди ходили почти по нам, а нам хочется в туалет. Кто в море, кто за дорогу сходил, но, в общем, не понравились нам такие порядки. Остальная троица решила ехать дальше по Крыму, а я отвалил в Москву с мыслью поступать в Строгановку. <...>

На каком-то перекрестке располагался пост ГАИ, где машину, в которой я ехал, тормознули и меня высадили. Хотели вызывать наряд, чтобы меня за бродяжничество куда-то упечь, но когда я заявил, что я художник, потребовали нарисовать портрет их начальника, который полчаса, не шелохнувшись, позировал. <...> Тот портрет офицера ГАИ не только подарил мне свободу. Благодаря ему меня и накормили, и напоили те же менты, которые еще и остановили машину и строго наказали довезти меня как можно дальше по трассе к Москве.