"Семь кабинок": по-большому и по-маленькому

Мойте руки после посещения туалета – они могут оказаться в крови. Если бы в новом фильме Дмитрия Месхиева по сценарию Никиты Питерского предусматривалась хоть какая-то мораль, она была бы вот такой

Мойте руки после посещения туалета – они могут оказаться в крови. Если бы в новом фильме Дмитрия Месхиева по сценарию Никиты Питерского предусматривалась хоть какая-то мораль, она была бы вот такой.

Но морали в истории про то, как в женском туалете дорогого клуба некие полуотморозки искали некий сидюк, – ноль. Даже, позвольте пошутить, два нуля. К счастью. Как честный человек и умница, Месхиев понимает: наше время опасно и трудно для кинематографа. В советские годы автор, желающий сохранить лицо, должен был изощряться в сочинении/расположении "фиг в кармане" – то есть, пропихивать свои мысли об окружающей действительности в форме, удобоваримой для цензуры. Нынче ситуация даже усложнилась.

Фиги перезрели (только воспаленный мозг сочтет месхиевско-питерский сортир метафорой хоть чего-либо, хотя критики и киноманы обожают вот такие аналогии). Самоцензура сменила государственный надзор в кино; нет великого гения, который бы нам путь озарил (читай: никто не знает, какую – по большому счету – идеологию исповедовать); деньги диктуют совершенно определенное экономическое поведение; эпоха компьютерных достижений, с одной стороны, облегчает создание фильма – с другой требует наличия "эффектов" в кадре; эстетика определяется также мировыми образцами.

Вся эта душная, но дезодорированная атмосфера порождает такое кино мейнстрима, которое мы имеем: псевдожизнь, более-менее удачно запиханная в жанровую оболочку. Сказать о чем-то подлинном, не говоря уж о святом, удается только в фильмах о войне или о детстве. Даже картины о любви сейчас не классические мелодрамы, а проповедники гламура в первую очередь. (Кинопроизводство весьма нескорая вещь, и когда эта всеми ощущаемая тошнотворность уйдет с экрана, пока непонятно.)

Из имеющих хоть какое-то отношение к действительности остается криминальный жанр (гораздо более условный по сравнению с драмой и мелодрамой) как таковой или выступающий основным ингредиентом кушанья. Не случайно "Семь кабинок" аттестуются весьма неопределенно – то гламурная комедия, то антигламурная комедия, то черная или трэшевая комедия, то еще как-нибудь.

Дмитрий Месхиев, сын ленфильмовского кинооператора-классика Дмитрия Давыдовича Месхиева ("Полосатый рейс", "Монолог", "Звезда пленительного счастья") и кинорежиссера Наталии Трощенко (ее имя в титрах девяти фильмов), закончил мастерскую режиссуры во ВГИКе у Марлена Хуциева в 1988 году и стал одним из самых, если так можно выразиться, регулярных постановщиков последних двадцати уже лет. Режиссуру он совмещает с продюсерством, делает и фильмы, и сериалы, кроме того, держит ресторанный бизнес и увлекается охотой.

Месхиев начал с экранизаций – "Гамбринус" по Куприну (1990) и "Циники" по Мариенгофу (1991), перешел как раз к более-менее современной теме: "Над темной водой" (1993), "Американка" (1998), "Женская собственность" (1998), "Механическая сюита" (2001), "Дневник камикадзе" (2002), сериал "Линии судьбы" (2003). Военная драма "Свои" (2004) – пока вершина профессионального признания Месхиева: главный приз Московского кинофестиваля и немало других наград.

Те, кто сейчас пишут о неожиданности "Семи кабинок" в творчестве этого режиссера, на самом деле говорят о внезапности этой картины после "Своих". Проваленные в прокате, "Свои" должны были бы иметь резонанс, сходный с нынешним резонансом "Острова", тем вернее, что Месхиеву, на мой взгляд, удался гораздо более серьезный разговор в целом и фильм в частности, нежели Лунгину. Но не случилось; причины различны. Однако всем так хочется серьезного кино, что от Месхиева ждали чего-то "настоящего". А он сделал очень маленькую ставку.

Или, применительно к заданной системе координат, – сходил, извините, по малой нужде. Ну, что кому хочется, конечно, дело-то естественное. Правда, несколько странно теперь читать слова Месхиева: "Я снимал кино о "потерянном" поколении 90-х и о любви. О том, что во всем плохом можно найти и увидеть хорошее, а в хорошем, иногда, можно увидеть плохое". Да и слова месхиевского друга-товарища, режиссера и продюсера (в том числе, сопродюсера этой картины) Валерия Тодоровского – мол, персонажи фильма разбираются "не только в секретах каждой новой кабинки, но и в нашей жизни – погоне за ценностями, столь иллюзорными, что иногда стоит над ними посмеяться…" – малообъяснимы.
Зачем нагружать "трэш, гламур и криминал" в его пост-тарантиновском излюбленном российском изводе каким-то человеческим смыслом, не очень понятно. Моя версия: так играет подсознанка и Месхиева, и Тодоровского (он тоже воспитан в приличной семье с традициями; его личная фильмография пока строится все серьезнее и серьезнее). Но, может, я и ошибаюсь.

Как бы там ни было, идейно-содержательная часть "Семи кабинок" не выходит за рамки трюизмов вроде "мойте руки после посещения туалета": пить-блудить-колоться- стрелять-воровать информацию нехорошо, может привести даже к летальному исходу. Небогато, но не отменяет самого интересного для режиссера и для профессионального зрителя/критика – профессию. Того, как это сделано.

Да нормально сделано. Даже скучновато. Плюнем на некоторые неувязки. Отдадим должное классическому единству времени и места действия, которое в отечественном кино имеет непревзойденный образец – фильм "Премия" Сергея Микаэляна (1974). У Месхиева и оператора Александра Демьяненко задача даже усложнена: в туалете одна стена по определению целиком зеркальная, а значит, огромная доля внимания постановщиков ушла на то, чтобы в зеркале не отразился никто из съемочной группы и никакой прибор. Компьютерные технологии позволяют многое ненужное в кадре вычистить, но это дорого, – следовательно, при невеликом бюджете (в прессе прозвучал миллион 300 тысяч долларов) приходилось особо тщательно работать на площадке. Именно поэтому зеркало в основном "запылено", а вовсе не из-за якобы идущего ремонта, свидетельств которого ничтожно мало, просто до смешного, – что еще раз выводит картину из ранга хоть какого-то правдоподобия.

Однако впечатление "одной комнаты" обманчиво: действие иногда выныривает из сантехнического антуража на волю, и это перемещение не только экономно, но стилистически точно – в другое замкнутое пространство: то в окруженный со всех сторон кирпичной стеной двор, то в дорожный туннель, то в черный фон (исключений, по-моему, всего парочка: эпизоды у входа в клуб). Еще более сложносочиненным образом решены перемещения во времени (о, это любимая игрушка режиссеров!): мы возвращаемся в давно прошедшее, и в недавно прошедшее, и еще в какое-то "а в это время" (как это будет в английском?) разными способами, но всегда достаточно лаконично и даже остроумно. Что редкость.

Вторая профессиональная сложность фильма – текст. Картина совершенно свободна от туалетного юмора, заполонившего массовую псевдокультуру. Само по себе это достоинство ненамного "выше плинтуса", однако в нашу пору безумья и безвкусицы приходится сей факт отмечать отдельно.

Но главное – структура речи героев. В отечественной комедии принят репризный принцип ("Первый раз стреляю в мертвых людей!"), а здесь он разбавлен пространными монологами, совершенно естественными в ситуации, когда невозможно многое показать. Комический эффект эти монологи приобретают из-за своей преувеличенной назидательности, а также из-за аккуратности речи, которая слышится как абсурдная на фоне уже привычного всем мата, блатной фени или псевдоблатного языка, придуманного Константином Мурзенко для "Мама не горюй" да распространившегося.

"Оказывается, я никому не нужен! Оказывается, я выпал из социума!" – восклицает бандит, нацелившийся в лоб другому. "А мне вообще невдомек…"; "жихаться" вместо "трахаться" и тому подобные штучки доказывают, что в принципе герои подобных фильмов могут изъясняться так, чтобы в зале все более-менее верили в происходящее, понимали сказанное и не стряхивали лексическую грязь с ушей. Преувеличенные вежливость и обстоятельность речи – сильный ход; он, кстати, блестяще отыгран в прошлогоднем сериале "Бункер, или Ученые под землей" Александра Дулерайна и Сергея Корягина по сценарию Ивана Вырыпаева.

И третья, из основных, задача, которую решал режиссер, – стилевая. Абсурдистская комедия положений – это очень узкая тропка между скалой зрительских ожиданий и пропастью преувеличения обстоятельств. Тут Месхиев достиг, на мой взгляд, выдающегося результата. Он сделал несмешную комедию (притом, что умеет и смешную – вспомните первую половину "Механической сюиты"; впрочем, в то время проката фактически не было, а название картины, утвержденное деньгодателем, внимания к себе не привлекало).

Причем несмешную не как у сатирика Рязанова периода "Берегись автомобиля" и не как у лирика Данелии периода, допустим, "Мимино", что очевидно. Я даже не знаю, с кем/чем сравнить. Вроде все комедийные составляющие на месте: забавные обстоятельства, забавные герои, замечательные актеры, готовые придуриваться и придуривающиеся весьма качественно в рамках поставленной задачи (особо прекрасен, на мой взгляд, Артур Ваха), совершенно замечательные на актерах "говорящие" костюмы (художник – Надежда Васильева)… а не смешно. В нашей жизни слишком много дебилов, устраивающих разного рода путаницу, причем потенциально опасную, мы так устали от бессмысленного бардака… что, подозреваю, комедия положений как жанр исчерпала себя на данном этапе.

Или исчерпала себя вот такая – "маленькая", где налицо демонстрация формального мастерства, но нет даже и килограммчика хоть социального обличения, хоть иронии в адрес человеческой природы? Время покажет. Во всяком случае, авторы "Семи кабинок" оставили себе три шанса сыграть продолжение истории. Один из них – как водится, многообещающий поцелуй; другой тоже обычен – оживание трупа. А третий и вовсе однозначен: выведенные на кафеле слова: "И это еще не конец…".

Где посмотреть в Краснодаре

Версия страницы для ПК