"Груз 200": мне больно, и я ненавижу

Алексей Балабанов сделал фильм, который надо смотреть

Это провинциальная история с маленьким, но важным, ленинградским обертоном. В двух словах рассказать нельзя. Более-менее действуют в ней менты, военные, алкаши, дочка секретаря райкома и ее хахаль, сам не местный, а также ее папа, да еще преподаватель кафедры атеизма ленинградского университета, арендатор, его жена, его наемный работник вьетнамец, труп воина-"афганца", ну и прочий народ.

Скандал вокруг "Груза 200" бушует вовсю – Балабанова и продюсера Сергея Сельянова уже и в сатанизме обвинили (что отдельно смешно, ибо некоторое время назад их обвиняли в русофилии и даже "излишнем православии"; чушь все, конечно). Скандал начался ровно в момент премьерных сеансов предыдущей работы Алексея Балабанова "Мне не больно". Тогда режиссер, отвечая на вопросы о новой работе, предрекал абсолютный арт-хаус и очень жесткое кино – такое, что отказались сниматься Сергей Маковецкий и Евгений Миронов. Потом ожидание читающей публики еще подогрелось – весной, когда прошли предварительные показы фильма в Москве и появилось несколько текстов уважаемых критиков. Они сказали о сильных эмоциях и написали слово "гениально".

Только что прошел "Кинотавр" – и ситуация еще усложнилась (впрочем, предсказуемо): кинематографическое сообщество в целом, судя по итогам фестивалей и премий, чаще отвергает, чем принимает неприятную сильную правду, предпочитая ей успокоительную валерьянку маленькой лживой лжи, нередко выдаваемой то за художественный образ, то за уступку "молодому зрителю". Я здесь не о награжденных "Кинотавром" картинах говорю, а про общее место: кино (искусство), мол, должно давать людям надежду, а коли не дает – оно не искусство вовсе.

Дальше мыслящему зрителю надо напомнить себе: подлинное высказывание художника, особенно в высокотехнологичном и затратном кинопроизводстве, не отменяет расчета, поскольку все равно осваивается рынком как штука товара. Но зрителю надо постараться наплевать на это. Ибо реакция публики (рынка) и реакция так называемого общества – разные вещи. И того, и другого у нас мало и они "неправильные". Поэтому судьба картины непредсказуема. А вы смотрите и судите – сами.
Однако менее всего я посоветовала бы вам сравнивать эту работу с нынешним кинопотоком, при всей разности его составляющих. "Груз 200", полагаю, следует классифицировать именно как достаточно безоглядное наболевшее высказывание, а не как фильм. Он требует не столько общественного разговора о факте искусства, сколько – о фактах нашей жизни.

Известна фразочка вождя пролетариата товарища Ленина о том, как его "всего перепахала" Аппассионата. Известно и то, как Высоцкого звали к себе "большие люди, чтоб я им пел "Охоту на волков". Эпоху делают не вожди, а массы: читайте Толстого.
Никакой фильм не изменит никого и даже не заставит выйти на площадь (потребны более веские причины), и не побудит людей, как пишут в рецензиях, задуматься. И детски-наивно обижаться можно лишь на сотню других режиссеров: вот же сделал человек честный фильм, а вы что нам подсовываете… И на тысячу манипуляторов или искренних дураков в СМИ, которые скоренько замылят сущность – на все лады начав вопить о допустимой и недопустимой мере жестокости, о "было такое – не было", о майке с буквами "СССР" и пагубной беспросветности картины.

Причем ужасен такой разговор был бы (будет?) в любом варианте: хоть в формате условный демократ против условного консерватора на НТВ, хоть кучка участников разговора после премьеры на Первом… Кстати, как сказал Балабанов на пресс-конференции в Питере, именно Константин Эрнст фильм и купил – покажут в декабре в глубокой ночи (что правильно: зрелище не для малолеток и слабонервных).

Не могу знать, получал ли господин Эрнст какие-то и от кого указания насчет "Груза 200" или он сам себе идеологический отдел, но ясно, что именно эта пропагандистская машина работает наиболее изощренно – как бы незаметно для обывателя. Преподнесут, ручаюсь, так: вот какие нелицеприятные вещи говорит наш выдающийся режиссер, а мы открыто обсуждаем их на главном телеканале страны. Следовательно, у нас свобода слова. И правда: свобода, эх, эх, без креста…

С другой стороны, что говорить о жизни, отталкиваясь от фильма? – ее каждый из нас живет, и все видит сам. Ничего нового, безусловно и разумеется, Балабанов в картине открывать и не собирался. Что, кто-то не знал о цинковых гробах из Афганистана? О милицейском беспределе? О торговле самогоном? О том, что в тысячах всяких Ленинсков не было еды?
Все всё знали и знают. Как тогда, так и сейчас. Но как тогда, так и сейчас, кроме реальной жизни в ее самом что ни на есть достоевском виде, была жизнь параллельная – идеологии и пропаганды. И эта вот советская, двадцатого века, "надстройка" над "базисом" (где базис – не производственные отношения, как многие помнят, а традиционная мораль и религиозные устои) превращала наше существование уже в сущий абсурд. Который, поразительным образом, удобен нашему народу – а потому мы не только в нем продолжаем жить, но еще и гордимся этой своей особенностью.

И вот тут мне кажется, что Балабанов шел в комнату, попал в другую. Сделал фильм вовсе не про 1984 год, как везде говорит. Балабанов – а может, это всего лишь мой личный взгляд столь мрачен – "Грузом 200" засвидетельствовал: ничего не изменилось, кроме некоторых материально-вещевых примет быта.
Нынешний крутой молодой человек шиковал бы не на "Жигулях" (а на "Бумере"), исчезла бы реплика о привезенных в маленький городок из города на Неве продуктах, дискотека в бывшей церкви стала бы танцполом в более-менее дизайнерском интерьере клуба. Вот и вся разница. Но точно так же, как двадцать с лишним лет назад, Россия ведет неизъяснимые боевые действия на чужой земле, насильничают звери в погонах, люди живут в обшарпанных домах, видят в окно промышленный пейзаж, эту изнасилованную железом землю, и пьют. А безпаспортным батракам желтой расы "нравится" у хозяев белой расы, которые, не сказав гостю "здравствуй", деспотично наливают себе и ему стакан сивухи и грозно спрашивают: веришь ли в бога, твою мать?!

Но главное – был и есть новый, простите, вседержитель. Телевизор. В котором раньше пел фальшиво благообразный солист "Песняров", а теперь поют фальшиво сексуальные девичьи тройки с мелькающими названиями. Раньше был не уважаемый народом генсек, а теперь высокорейтинговый президент. Проблема в том, что мизансцена "в ящике" одна и та же. Как и мизансцена с ящиком: перед ним – некто с мутным взглядом, кому все равно, что показывают.
И вот эта "картинка" красноречива. Более того, Балабанов ее усугубляет. Он показывает телевизор без задней стенки, с почти вываленными к нам внутренностями. Образ не требует комментариев – ясней о происходящем не скажешь.

Режиссер, который хорошо видит абсурдную структуру жизни вообще, более того – исследовал ее как таковую в "Счастливых днях" по мотивам произведений Беккета (1991) и "Замке" по роману Кафки (1994), а в сказочном варианте – в "Брате" (1997), в новом фильме гнет ту же линию. Разница в том, что Балабанов, как все мы, стареет – а надежды на осмысленность как не было и нет, поэтому и достоевщина, и абсурд сгущаются.

Тут не надо понимать под "осмысленностью" Бога, хотя его наличие-отсутствие – едва ли не основной "идейный груз" фильма. Кому и когда что и кем позволено – каждый решает для себя самостоятельно. Если Балабанов, как говорит, верит в то, что наш народ в массовом порядке вернулся к Богу, "лишь только отменили Ленина", – могу лишь позавидовать такой убежденности.
Некая апелляция к Богу не приносит катарсиса в картину. Таких беспросветно жестоких фильмов в отечественном кино, кстати, я вспоминаю всего три: "Иди и смотри" Элема Климова – о фашизме (1985), фрагменты "Сатаны" Виктора Аристова – это про вневременную аморальность, привязанную к современному беспределу, про киднеппинг и другое насилие (1990), "Чекист" Александра Рогожкина, разбирающегося с массовыми репрессиями (1991).

Все это не трагедии, в отличие от "Астенического синдрома" Киры Муратовой (1989) – он дает две возможности пережить видимое, отстранившись: вводит степень условности в черно-белом прологе и разрешает, что называется, облегчить душу беззвучным матом в конце. И в отличие от "Хрусталев, машину!" Алексея Германа (1998), который своей предельно концентрированной формой позволяет все же "наблюдать со стороны" злоключения врача в сумасшедшей стране.

В других руках вогнанные в линейный сюжет реальные истории, на которых основан "Груз 200", сделались бы вымышленной киношкой. Но Балабанов в целом вывернулся из сложной ситуации, преодолев слишком очевидный свой профессионализм ненавистью к такому способу жизни, с которой (ненавистью) приличный человек может лишь солидаризоваться, и таким нагнетанием эмоций, с которым не поспоришь. Иного решения высказаться не было, поскольку Балабанов принадлежит к тем режиссерам, которые строят фильм из жизнеподобных, а не сновидческих или фантазийных образов.
И, скажем, "плакатный" кадр с самолетом, из которого одни выносят деревянные ящики с цинковыми внутри, в которых понятно какой груз, а другие бодро в чрево самолета бегут, – до такой степени документален, что я вот уже много часов пытаюсь вспомнить, в каком перестроечном неигровом фильме про Афган я это видела.

Убеждает умная точность деталей и самой воссозданной на экране атмосферы – так, как в другом случае мог бы убедить более, что ли, явный художественный образ. Балабанов умеет говорить без гротесковой деформации натуры как раз потому, что говорит об этой деформации. Больной на всю голову импотент у власти – мент – наказуем мстителем-одиночкой, а не законом-обществом, как раз потому, что общество само больно и само – импотент. Да, это приговор. Канкан, друзья мои, – в другом заведении.

И один из самых страшных моментов фильма для меня тот, когда полковник милиции психует: пропал жених его дочери, а секретарь райкома в шоке: пропала его дочь. Двумя безыскусными совершенно кадрами дана не просто истерика мужчин, а жуть страны: отцы не обеспечили жизнь и здоровье своих детей.

В конце фильма появляется как бы Виктор Цой – но совсем не с инфантильным гимном "Мы ждем перемен", как в "Ассе" (1987), а с жалобой: "Время есть, а денег нет и в гости некуда пойти". Балабанов теперь не Соловьев тогда (посмотрим, кстати, как он оценивает текущий момент в "Ассе-2") – он все твердит про 1984 год, но "Груз 200" выдает то, что камнем лежит в глубине души.

Балабанов знает, что перемены мнимы. Что впереди развилка: старшему брату в бандиты, младшему – в Чечню.

Где посмотреть в Краснодаре

Версия страницы для ПК