"Глянец": мат

Андрей Кончаловский сдал без боя партию гламуру

Кончаловский, безусловно, фигура фантастическая. Представитель едва ли не самой знаменитой нынче в России семьи, он по всем канонам отечественного менталитета, идеализирующего известных людей, должен бы нести народу высокое и светлое. Молодой Андрон Михалков-Кончаловский (он станет Андреем Сергеевичем Кончаловским позже) так себя и вел: "История Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж" (1967), показанная на днях по каналу "Культура" в честь 70-летия постановщика, еще раз продемонстрировала нам мощь и горечь шедевра. Это следующая постановка после дебютного "Первого учителя"; годом раньше Кончаловский — соавтор сценария Тарковского "Страсти по Андрею", затем — "Дворянское гнездо", "Дядя Ваня", "Романс о влюбленных", "Сибириада". А потом — эмиграция, и будто все позволено.

Сравнение с самым ранним периодом неизбежно, особенно теперь, когда Кончаловский, как ни крути, приблизился к эндшпилю. Стало ясно: он променял творчество на жизнь, причем сообразил это сделать гораздо раньше многих иных. А пока количество этих иных переваливало за критическую отметку, Кончаловский понял, что циничная откровенность блестяще продается: "Я делаю то, за что мне платят… самое большое вдохновение вызывает гонорар. Признайтесь, у вас тоже", — это слова Андрея Сергеевича на одной питерской пресс-конференции в 2000 году.
Тогда он ставил в Мариинском театре оперу Прокофьева "Война и мир"; спустя положенный срок вышла премьера — присутствовали и.о. президента Владимир Путин, премьер Великобритании Тони Блэр и множество иных людей власти. Еще на пресс-конференции Андрей Сергеевич рассказывал о шести написанных им за предыдущие пять лет сценариях: "Марко Поло" для Антонио Бандераса — о богатстве культур, об их пересечении, "Рахманинов", "Щелкунчик". "Мороз по коже" — про американского компьютерного гения, который попал в Россию; по роману Мальро "Королевская дорога" — про Вьетнам и Камбоджу 1927 года; сценарий про "группы ненависти — есть такие в Америке сейчас, которые громят синагоги и мечети". И "Дом дураков" — о больных в психушке на границе Чечни и Ингушетии. Говорил, что начинать надо с самого простого и дешевого, с "Дома дураков".

В 2002-м "Дом дураков" сделан и обласкан Венецианским фестивалем на уровне гран-при жюри; при этом кисло — как большая ложь — фильм оценен отечественной критикой. И окончательно пал из-за истории с выдвижением картины на "Оскар" буквально на костях "Кукушки" Александра Рогожкина — вопреки очевидной логике событий и мнению референтной группы.
Поговаривали, чуть ли ни писали даже, что за решением Национального оскаровского комитета кроются происки Никиты Михалкова: мол, он таким изощренным способом старается не допустить дальнейшего возвышения старшего брата. Ведь ясно было, что "Дом дураков" даже в номинанты не войдет. Михалков тогда, подозревало общественное мнение, хотел не просто дружить с президентами, но примеривался к трону, — и зачем ему был в тех сферах взгляд по определению "сверху", как на младшего, пусть даже и невольный…

Все это, возможно, "мифы нашего городка" — но весьма показательные. И важные для того, чтобы оценить фильмы обоих братьев на данном этапе. Они опять сошлись в буквальном времени. Никита Сергеевич 7 сентября премьерует в Венеции "12 разгневанных мужчин", где будет, полагаю, нам дан потребный просвещенным властям взгляд на ту же Чечню; а в съемочном периоде у него — "Утомленные солнцем - 2", продолжающие мифологизировать Великую Отечественную войну. Андрей же Сергеевич за эти годы сделал 12 серий проекта "Культура — это судьба" (2006) про разные страны, особого отклика не сыскав. Может, цикл не изобретательно был подан каналом "Культура". Но, скорее всего, нынче нашему обществу важнее совсем иное. Важнее "Глянец".

В актуальности посыла Кончаловскому не откажешь. Тема в ее отечественном варианте уже пять лет присутствует на киноэкранах — правда, не в осмыслении себя как таковой, а в качестве дизайна и способа гламурного времяпрепровождения, иной раз даже выдаваемого за способ жить. Теперь, видно, людям, играющим в глянец по жизни, захотелось слегка порефлексировать.
"Глянец", по Кончаловскому, есть тонкая плотная скользкая поверхность нынешнего общества — группа деньгообладателей и тех, кто по их заказу формирует среду обитания, приятную им во всех отношениях. С одной стороны, это так называемые олигархи — количественно крохотный мирок рабовладельцев, который отличается от канонического двумя моментами. Рабы — добровольцы, преимущественно из низов. А хозяева вынуждены на данном этапе вербовать в супруги рабынь — поскольку дочери еще не подросли, сестер, видимо, не хватает, а заморские князья не очень-то спешат родниться. И, с другой стороны, глянец — креативная сфера обслуживания персон из списка "Форбса": мода и давшие имя всему явлению журналы. Есть и другие институции, но именно эти в изобилии располагают самым привлекательным материалом для удовлетворения прихотей — живым красивым человеческим телом обоих полов (хотя в фильме в качестве товара фигурирует, как дань позднеклассической традиции, все же в основном тело женское).

В принципе, народу и нормальному обществу жизненно не важны способы удовлетворения, воспроизводства и уничтожения/самоуничтожения этих особей. Предельно отвратительных, по Кончаловскому, — настолько, что вместо "глянец" легко произносится антоним "мат", и вся остальная игра словами имеется в виду. Но дело в том, что "глянец", как дракон, стремится распространить свой устрашающий блеск повсюду. При этом по мере удаления от центра он ослабевает и меняет колер, мутируя от голимой попсы (вспомните, кто видел, фильм "Попса" Елены Николаевой, 2004) до откровенно низкопробных фоток провинциальных красоток в федеральных газетах типа "Комсомольская правда", с которой (фотки) и начинается сюжет Кончаловского.
Впрочем, блеск сей сколько устрашающий — столько же и соблазняющий. Во все времена были и будут провинциалы, которым "хоцца наверх". Хочется физически — здесь пример из прошлого фильм "Москва слезами не верит" Владимира Меньшова (1979), из нынешнего — "Кремень" Алексея Мизгирева (2007), а из скорого прокатного будущего — "Ночные сестры" Алексея Мурадова. И хочется виртуально; эта тема еще ждет современного бытописателя; последним оригинальным был, кажется, Чехов с его хрестоматийным и несбыточным "В Москву! В Москву!". Кстати, песенка "Дорогие мои москвичи" — рефрен у Кончаловского, банальней некуда. Банальней только песня "Надежда — мой компас земной" в исполнении Анны Герман в парочке особо душещипательных мест "Глянца".
Суть в том, что повсюду местные "олигархи" в меру своего вкуса и возможностей копируют "центровых". Так "глянец" формирует идеалы и идеальчики страны, дожившей до общества тотального потребления с его саморазрушительной сутью. Так образуется — уже образовалась — властная вертикаль глянца.

Заслуга Кончаловского и его соавтора по сценарию Дуни Смирновой (подозреваю, ей принадлежат многие "искрометные" реплики, совершенно готовые стать поговорками: "Деньги для женщин все равно что виагра для мужчин", "Вы только ценники читать умеете", "Что не продается — то не гениально", "Я для тебя все что угодно и все такое", "Продавец лохматого золота" — это о своднике) в том, что они попытались эту вертикаль предъявить.
Что же вышло? Вышла плохо связанная концами история швеи-мотористки из Ростова-на-Дону, некоей Гали (на южный манер, конечно же, Хгали). Которая чудесным образом (то есть, не объясненным) оказывается "лучшей в мире обметщицей петель" в компании московского кутюрье, косящего под Лагерфельда. Затем, столь же скрытым от наших глаз образом обнаружив таланты "домашнего" психолога, занимает место няньки на все руки при Петре (Петр Листерман — реальный персонаж в столице), агентство которого "Персона" и есть полуимиджевое, полусводническое. Оттуда уже рукой подать до жены миллионера и члена Совета Федерации (ох, как сладко походя боднуть политиков, если они не президенты, и богачей, если они не твои спонсоры; впрочем, маэстро Кончаловский и сам бизнесмен).

Стиль повествования выбран несусветный — сатирическо-гламурный. Гламур как способ рассказа предполагает у публики восхищение недостижимым героем и одновременно сочувствие к нему, а сатира не терпит ни того, ни другого. Поэтому картина изначально шизофренична. Столь же шизофреничны все подобные высказывания гламурных персонажей в прессе, где они твердят, как устали от нищеты блеска. Но, разумеется, сохраняют верность этому способу жить, ибо он приносит деньги. А больше ничего, получается, их мелким душам и не нужно.
В границах этой манерочки Кончаловский мечется, будто в плотном бумажном мешке да без воздуха. Соответствуя ей, приходится отменить традиционную иерархию культурных, извините, ценностей и представлений. Как глянец заполоняет все кругом, так Кончаловский мажет одной блескучей замазкой мир.
Обитатели Ростова-на-Дону, то есть — народ, в образе хотя бы родителей-алкоголиков нашей Гали и ее бойфренда-шестерки столь гротесково-отвратительны, что бежать от них сам бог велит. Но не менее мерзка и гламурная публика с ее исключительно товарно-денежными отношениями. Успех в которых, безусловно, возбуждает героев сильнее, нежели творческий акт (помните фразочку Кончаловского о вдохновляемости гонораром?). Вернее, полутворческий, поскольку и здесь отменяются красота, человечность и подлинность ради эффекта, денег и вторичности, ибо в мире ценников копии продаются лучше оригиналов.
Тут мог бы помочь классический сюжет о Пигмалионе как некая база, культурная основа для построений "Глянца", но, очевидно, он не имелся в виду ни в каком приближении. К тому же акт превращения замарашки в принцессу — столь активно эксплуатируемый сейчас непритязательными кассовыми фильмами для девочек — показан приблизительно и малопродуманно. Не хочется раскрывать сюжетный ход, но почему авторы намеренно путают Грейс Келли и Катрин Денев, непонятно.

Ну, народ-урод (такой уже встречался у Кончаловского в крайне высокомерной "Курочке-Рябе", неудавшемся продолжении "Аси Клячиной") и столичные все как один уроды — это бы ладно. Но ради глянцевого принципа "всё - на продажу" Кончаловский не жалеет даже свою жену Юлию Высоцкую.
Мы видели, как Никита Михалков не может в "Утомленных солнцем" удержаться от счастья показать всему миру свою любовь к последнему ребенку. Мы видели, как любуется телом своей жены Веры Алентовой Владимир Меньшов в неважном фильме "Зависть богов". Но заставить супругу изображать пьяную, которая, пардон, без трусов на карачках ползает ради выгодного замужества перед недостойным мужланом, кидающим ей в задницу орешки… бррр. После этой сцены, претендующей на реализм, фантасмагория с ментом-маньяком в балабановском "Грузе 200" кажется уже и не такой отвратительной.

Последнее прибежище Кончаловского — тема детства, совмещенная в "Глянце" с начальным периодом его режиссерства. Что-то такое остается нерушимым даже в самых отъявленных циниках, которые пытаются спастись настоящим, невольно демонстрируя нам свою память о безошибочной разнице между божьим даром и яичницей. Галя спит и видит себя маленькой девочкой, которая покупает арбуз с грузовика в поле. Так вот, этот кадр композиционно — практически точная, только цветная, копия одного кадра из все той же незабвенной "Аси Клячиной". Которая любила, да не вышла замуж. В отличие от Гали, которая не любила, да проскочила в дамки.
Такова, надо полагать, изнанка "Глянца". Наждак, а не жесть. Спасением могла бы стать позиция автора — но он и сам утонул в субстанции на букву г, которую так часто поминают в фильме. Ничего нет на поле Кончаловского, что глянцу противостоит. Нет белых, только черные фигуры на доске. Партия сдана заранее.

Но и легкости маскарада нет.

Что остается зрителю? Один мат.

Где посмотреть в Краснодаре?

Версия страницы для ПК