"Царь": без народа

Павел Лунгин показал в картинках, что такое безбожная власть

Признаюсь, после "Острова" с его фальшивостью, не смутившей изрядную часть публики, я сильно опасалась фильма "Царь", анонсируемого прежде всего как диалог носителя земной власти с выразителем власти сущей. Думалось, что, ободренный значительным успехом предыдущей картины, режиссер Лунгин и вовсе забудет о всякой ненарочитости, которая только одна и способна обеспечить доверительную интонацию в разговоре о самой правде. Опасение было, что поднятый до царского престола градус страстей увеличит и надрыв, и пошлость. Оказалось, все наоборот. Иному режиссеру "простых" людей тяжело представить, а вот героических в добре, демонических во зле – пожалуйста. И "Царя" смотришь без всякой неловкости, он эффектен, добротен, в меру жесток, в меру содержателен, в меру предсказуем, достаточно ловок с объемностью персонажей, содержит несколько достойных актерских работ (среди которых первым делом отмечу Юрия Кузнецова – Малюта Скуратов делается почти одним лишь шевелением пальцев). Немножко все слишком красиво, как всегда у "Мосфильма", так тут ничего не поделаешь, смиримся.

Причин вполне удовлетворительного впечатления вижу несколько.
Прежде всего, привычка наша родовая-вековая смотреть на иерархов хоть светских, хоть духовных как бы снизу вверх или через увеличительное стекло. Ожидаем от них всего в двойном размере: и страданий, и размышлений, и достигнутых истин, и злодейств (которые одним легко позволяем: властитель!), и светлых подвигов (которых ждем "с походом" от лиц духовного сана).
Затем – пышное окружение царя как отвлекающий, но естественный маневр. Сама фактура, декорации, одежды составляют маскирующий до известного предела орнамент. Здесь же он еще и обыгран, причем трижды. В самом начале царь Иоанн (Петр Мамонов в этом образе безусловен) от уединенной молитвы в исподнем идет к народу своему, по пути будто святым духом – ловкостью слуг своих – облачаясь в одежи царские, от обуви до "шапки Мономаховой" (второй и третий разы связаны уже с Филиппом). Сильный красивый проход с неожиданным финалом. Ожидаем, что по мере преображения того, кто вроде просветлялся в молитве, в того, кого нарекут Грозным, глаза царя отвердеют до жесткости, властности, а он импульсивно, искренне шарахается от людей, пугаясь тех, кто перед ним – ниц. И так царь боится народа своего, что немедленно начинает спектакль, но об этом чуть дальше.

Другая составляющая царского орнамента – придуманный и построенный  Иоаннов "диснейленд": набор конструкций – карусель, "американские горы", танцплощадка и прочее – которые предназначены одновременно для пыток и увеселения людского. Впечатляющая идея имеет и глубину. Не кто иной, как друг и духовник царя Филипп (Олег Янковский в своей последней работе значим, но, увы, не более) учит придворного немца строить мельницу по чертежу Леонардо; при кровавом театральном режиме бездушный немец (отличный артист Вилле Хаапасало, на мой взгляд, тут неуместен: снижает пафос) не только превращает орудие труда в орудие убийства, а "хлеб" – "в зрелище", но и старательно перевыполняет план: сочиняет и строит свои аттракционы смерти.

Еще одна – точнее, первая составляющая успеха картины – сценарий известного писателя Алексея Иванова. Ясная, рациональная, все само-объясняющая история; сценарий установил, я полагаю, четкую коммуникацию всего со всем в процессе. Чем облегчил Лунгину работу, которую вот тут легко назвать крепкой режиссурой. (Она поддержана таким же трудом клинтиствудовского оператора Тома Стерна и опытных художников Сергея Иванова и Натальи Дзюбенко; только музыка Юрия Красавина, мне кажется, все же на полтона банальнее общего ряда.)

В итоге мы получили, конечно же, не попытку исторической реконструкции, а задуманный "урок", иллюстрацию идеи. Которая состоит в историческом – не хочется сказать: оправдании, – но объяснении безбожной власти. Показана аналогичность, "примерность", матричность такого правления на Руси, когда правитель уничтожает свой народ ("казнит прежде, чем предали"), а тот огромной своей частью горазд признать свою вину в чем угодно, частью слегка меньшей сам от собственного страха казнит и лишь единицами способен к сопротивлению.
Разумеется, не место здесь вдаваться в оценку сего взгляда на судьбу России по существу; говорим лишь о художественной убедительности авторов. На мой взгляд, отказавшись – вольно или невольно, другой вопрос, – от "божественной" аргументации в своем повествовании, они здорово выиграли. Никакого присутствия высших сил в истории этого царя и этого митрополита не наблюдается. Высший судия одного – страх, высший судия другого – простой гуманизм, ужас от крови.

Абсолютно жизненная, земная диспозиция.
Снабжая царя "иудиным поцелуем", авторы заигрываются и не доводят аналогию до конца, в противном случае неужто мы должны думать, что представленный нам вот таким Иван Грозный – исполнитель воли Божьей? Нет, конечно. Перед нами властитель, захлебнувшийся до безумия своим могуществом, боящийся его потерять, и оттого выкашивающий вокруг себя все в пустыню. И перед нами несколько человек, которые пуще боятся сами в безумных зверей превратиться, чем вовсе не жить.
Суть фильма в том, что позиция вторых рождает поведение, выражаемое линией прямой; прямоту мы называем благородной. Прямая же линия – по определению, а также здесь – скорее приводит к концу, чем кривизна-извилистость, да еще дробящаяся во многих отражениях, рефлектирующая. Лучше всего Лунгину удается показать именно "кривую" – актерскую природу власти, лицедейскую. Царь Иван всегда притворяется, даже если перед иконой лоб бьет. А поскольку он изворотливо, как многие безумцы, умен, то гениально манипулирует цитатами из писания, пытаясь заглушить голос собственной совести, которая стережет каждого человека. Совесть ноет всегда сильнее, чем страх вопит, да вот беда – нытье адреналину не дает. Царь же подсажен на адреналин собственного могущества, что уже навсегда.

И странно слышать в связи с картиной о диалоге царя с митрополитом. Никакого диалога и быть не может: в собственное божественное предназначение (помазанник же) уверовать легче легкого, в превосходство над собой того, с кем вырос, простите, в одной песочнице, кого сам назначил на столь высокую церковную должность, поверить невозможно. Максимум чего хотел царь, обряжая (да, рифма; да, очередной театр) Филиппа Колычева в митрополита, – разделить с ним ответственность, завербовать в сторонники, прикрываясь реальной трудностью государственного дела. Да и того не смог, убоялся ответственность делить, ибо она-то сама власть и есть. И последующее унижение высокого священника, поданное как раздевание его царскими прихвостнями (вот третья рифма) есть символическое освобождение Филиппа от лжи, от роли невольного помощника власти, легитимизирующего ее.
Это один из удачных символов фильма, слегка ими перенасыщенного. Настырно прекрасный яблоневый сад, и дите, и зверь, и дьявольский шут, и чудотворная икона Владимирской Божьей матери, самостийно упавшие оковы, горящий храм и прочее в системе "Царя" выглядят тем, что не "от бога", но единицами киноязыка, его штампами и эффектами. И всюду, где наивный зритель мог бы подумать: божеское дело,  – везде режиссер подсовывает какого-нибудь Басманова (Александр Домогаров с неудачной бородой), который творит свой суд. Однако мера этого самого "кино", повторю, найдена и выдержана, части композиции согласованы между собой, а потому отторжения не вызывают.

Страх властителя постепенно превращает фильм в монодраму: и потому, что оппонентов уничтожил, и по сути, и в силу харизмы Мамонова, психофизически более яркого, чем интеллигент Янковский. Иван кричит: "Не боюсь вас!" – но тело-то не врет: уж видели, как шарахается, теперь смотрите, как дрожит на корточках. Вот и простая, но важная мораль картины, полезная массовой публике, которая иной раз слишком наивна, слишком внушаема, слишком готова верить правильным, освященным столетиями, словам-цитатам… полагаю, можно ее не выписывать, и так все ясно. (Сравните тут картину и ее смысл с тем, что мы получаем после просмотра "Молоха", "Тельца" и "Солнца" Александра Сокурова, этого примера гораздо более сложного исследования природы власти.) 

Финал драмы царя содержательно тоже не нов, однако ж подан чрезвычайно впечатляюще. "Борис Годунов", как все помнят, заканчивается безмолвием народа; Иоанн Грозный подданных, сгоняемых железной рукой увеселяться кровавым зрелищем, и вовсе не дождался. И каждый зритель наедине с собой решит – зреет бунт или просто штуки людей закончились?

Где посмотреть фильм "Царь" в Краснодаре?

Версия страницы для ПК