"Похороните меня за плинтусом": Советский меловой круг

Режиссер Сергей Снежкин не убоялся гноя и гнева

Долгожданный фильм, как истерика, заводится сразу, начинается с пол-оборота: дедушка обнаруживает трупик мышонка, бабушка начала орать – и понеслось. Будто все действительно знают историю этого дома.

А ведь знают. Автобиографическая повесть Павла Санаева "Похороните меня за плинтусом" вышла в 1996 году и стала национальным бестселлером – наверное, не по тиражам, но по самому горячему обсуждению в самых разных кругах. Даже те, кто настраивался смаковать неприглядные подробности жизни очень известной актерской семьи (дед автора – артист Всеволод Санаев, мама – актриса Елена Санаева, отчим – актер, режиссер и общественный деятель Ролан Быков), в итоге оказывались потрясены и личным несчастьем этих людей, и отважностью Павла, не убоявшегося отдать на суд публики совершенно интимные переживания, и литературным мастерством, с каким он это сделал.

История восьмилетнего мальчика Саши, который живет с бабушкой и дедушкой, потому что мать считается ими недостойной воспитывать и даже видеть ребенка, конечно, в жизни – редкость. Тем более, что бабушка – сущее чудовище, уничтоженное жизнью и уничтожающее все вокруг, да и дедушка ничем не лучше.
Однако повесть, располагающаяся совершенно в традиции русской литературы (примеры описанию детства-юности-университетов у всех в памяти), наверное, впервые так отчетливо наложилась на испытанное, на испытываемое тысячами и тысячами сегодняшних людей. Как ни крути, а всем кажется, что страдания, выпавшие на их собственную долю, если не самые страшные физически, то самые отвратительные морально. Мол, в военное время и во время репрессий был идеал, было ясное ощущение собственной невиновности, а вот теперь не воюем, и массовых арестов нет, – а что ж так мерзковато на душе?

Понятно, что домашняя тирания – именно про это книга, а еще в большей степени фильм, который существенно сгустил проблему – существовала и будет существовать всегда, но предъявленная на фоне советского быта, да еще отнюдь не в "простой" семье, она неизбежно обвиняет сам строй. Не случайна и подсознательная отсылка самого Санаева к Усачу-Тараканищу, ведь мы знаем, кто выползает из-под плинтуса. Устройство патриархального общества во главе с чудовищем (хоть конкретным кровавым деспотом, хоть с куклой на посту и некоей тайной властью, не суть), многие десятилетия насквозь лживого, сгнившего изнутри, могло только усугублять слабость человеческой натуры,  редко способной найти опору в себе.
Властная до деспотичности мать, которая защитит, – этот образ, не до конца осознанный, насильственно насаждался советским искусством как образцовый, вспомните многочисленные скульптуры Матери-Родины. Но вот мать состарилась, ослабела, оглянувшись – увидела свою зряшную жизнь, испугалась смерти, возненавидела дочь за ее молодость, за способность еще рожать, и вцепилась во внука, чтобы, извините, сосать его чистую детскую энергию. И не очень-то поймешь – ребенок действительно в такой обстановочке родился и растет насквозь больным, или бабка придумала все эти хвори для оправдания своей, спасительной для нее, суеты?

Но важна не столько болезнь физическая. Важно, что растет Саша – по Снежкину, не по Санаеву – потенциально тоже моральным уродом. И тут основное сущностное отличие фильма от повести. Которую, разумеется, всякий представлял себе не экране по-своему, отчего теперь многие недовольны экранизацией, в том числе Павел Санаев (даже снял свое имя с титров, и "автора сценария" вроде как и нет) и Елена Санаева. Безусловно, интересен был бы фильм с их – режиссерским, актерским – участием, но, видимо, невозможно предстать в таком вот сюжете "самими собой" – экран гораздо больше обнажает, чем литература.

Семейная и женская темы сейчас выходят на первый план повсюду, от прозы до рекламы, появляются и фильмы, даже и молодых совсем авторов ("Волчок" Василия Сигарева – характерный антипод картине, о которой говорим), но именно Снежкин, полагаю, оказался правильным автором для экранизации повести Санаева. Во-первых, он двадцать лет назад своим полнометражным дебютом "ЧП районного масштаба" (1988) доказал свое отвращение к советской системе унижения людей и к первым ученикам этой системы.
Во-вторых, он придерживается близкого реалистической прозе классического стиля в кино: рассказ через актера в первую очередь, а концепт запрятан в героев и загипсован сюжетом. Вы и не задумаетесь о том, зачем в картине день рождения так многообразно связан со смертью. А Светлана Крючкова ни в коем случае не ответственна за трактовку ее Бабушки в каком-либо идейном или политическом ключе. Подобную героиню легко представить себе хоть в шекспировские времена, другое дело, что она в данном случае устилает пол газетами перед приходом советской врачихи, которая не смутится натоптать грязными сапогами у кровати больного ребенка, да и рук не вымоет, зато привычно приоткроет сумку для презента.

Кстати, в таких вот деталях – вся наша жизнь, в отличие от деталей "слишком придуманных", обидных для этой картины. Совершенно замерзшие стекла, передающие эмоциональную стужу, одновременно должны скрыть от камеры окружающий мир – чем невольно выдают небольшой бюджет. Ужасная пыль под кроватью мальчика, столь живописная теоретически, не оправдана образно и совершенно несовместима с воплем бабушки про аллергию. Впрочем, столь странных для хороших ленфильмовских картин недочетов всего два, остальное сделано отменно.

В-третьих, Снежкин не боится ни жесткости, ни бытового абсурда, однако не использует совсем уж безбашенную кровавость да с извращениями, к чему нынче прибегают некоторые авторы; он остается в рамках критического реализма, не увиливая в фантасмагорию. И все же весьма верно эту его новую работу сравнили с балабановским "Грузом 200": общего немало, прежде всего – само высказывание о недавнем прошлом и настоящем.
Наконец, семейная тема в подобном разрезе была отчетливо и горько взята Снежкиным еще в "Цветах календулы" (1998). Там он выдавал историю тоже советских интеллигентов – давно умершего видного прозаика Протасова, лауреата и депутата, чья вдова, выжившая из ума экс-комсомолка, грозила лишить наследства – дачи, единственного жилья, – дочь-искусствоведку и трех внучек от разных отцов. Да, там Снежкин слегка прятался за мотивами чеховских "Трех сестер" и "Вишневого сада", точнее – презирал как прежних людишек, так и новых. Но все же презирал несколько элегически.

В новой работе режиссер абсолютно лишен снисхождения к персонажам. Как, впрочем, и к зрителям – наоборот, он старается, чтобы мы узнали себя. В истеричной, жалкой, страшной Бабушке: Светлана Крючкова реально жертвовала своим здоровьем, создавая этот впечатляющий до жути образ. Параноидальная старуха живет в целиком выдуманном мире, где ее смерти желают все; она страшна и внезапным фальшивым гуманизмом – эдаким контрастом к ее же постоянным человеконенавистническим выкрикам-присловьям, и дикой для нормального сознания логикой поступков и соображений. Ею правит чистый эгоизм, и никакая тяжелая собственная жизнь не может оправдать эту лицемерку.

Узнать себя легко ли в Дедушке – настоящем подонке, корыстном и глупом: Алексей Петренко так жирно играл в последних своих картинах, что здесь кажется слишком сдержанным, почти "никаким"; впрочем, это не его бенефис. В Дочери – инфантильной, бесхарактерной, не верящей прежде всего в себя, живущей инстинктами, но такой понятной, вызывающей сочувствие: Мария Шукшина превосходна в этой работе.
И, может быть, в Зяте. Он единственный, к кому наше отношение меняется по ходу дела – нехитрый попивающий неудачник оказывается и хорошим художником, и любит свою женщину, защищает ее, как может, но искренне, и реально судит о жизни и мире вокруг: Константин Воробьев часто затмеваем своими более знаменитыми коллегами, меж тем всегда исключительно точен.
Так вот, Зять – особая фигура для Снежкина. Ролан Быков сыграл главную роль в дебютной среднеметражке режиссера "Эй, на линкоре!" (1985), и, полагаю, под воздействием его могучей харизмы Снежкин даже основал при "Ленфильме" студию "Бармалей", призванную снимать в том числе и детское кино. Вот еще почему именно Снежкин самый правильный автор для экранизации – если какой иной постановщик и мог бы неуважительно отнестись к прототипам, то никак не этот.

И Снежкин выбрал самый правильный путь экранизации – "ничего личного", максимальное отстранение от первоисточника, от живых/живших персон. Он принимает на себя в этой картине роль судьи, он вынужден судить – так ведь не реальных же людей, а персонажей, саму суть. Поэтому экранизация вычленяет из повести только самое больное, а характеры стариков еще более ужесточает. Так смыслом картины становится не бабушка с ее сумасшествием (отвратительный характер, обозначаемый в быту этим словом, и клинический диагноз), не дедушка с его фанаберией, не безвольные дети, не замордованный внук, а их гибельная неразрывность: судьба старших предопределяет жизнь младших. И вырваться из этого ада – самому себя сделать – никак нельзя: нет поддержки ниоткуда.

Ребенок, которого две женщины тянут за руки каждая в свою сторону, буквально разрывая его на части, прежде в искусстве был известен как символ не только праведного суда, но истинного бескорыстного чувства: отпустит та, что больше любит, ведь ему больно; "Кавказский меловой круг" – так называется спектакль по пьесе Бертольда Брехта, который изредка повторяет канал "Культура".
Снежкин длит и длит аналогичный душераздирающий кадр, предвещающий финал; все же, правота матери сильнее, бабка вынуждена отступить, однако радоваться рано. "Похороните меня за плинтусом" становится у Снежкина символом круга, из которого как теперь выскочить: у могилы ненавистной бабушки ее дочь осознает, что настала ее пора ответственности, и тут же демонстрирует нам свое неумение вести себя иначе, нежели ее мать. А внучек, немедленно почувствовавший, от кого теперь целиком зависит, совсем не по-детски старается угодить хозяйской руке…

Где посмотреть фильм "Похороните меня за плинтусом" в Краснодаре?

Интервью с автором романа "Похороните меня за плинтусом" Павлом Санаевым на портале ЮГА.ру

Версия страницы для ПК