Режиссер Майкл Хоффман. От штата Айдахо до станции Астапово

Режиссер Майкл Хоффман, создатель фильма о последних днях жизни Льва Толстого, ответил на вопросы нашего обозревателя Ольги Шервуд

11 ноября на российские экраны вышел фильм "Последнее воскресение" (2009, Германия/Россия) по роману Джея Парини The Last Station, приуроченный к К 100-летию со дня кончины Льва Толстого.
Автор сценария и режиссер – американец Майкл Хоффман, приверженец серьезного кинематографа, известен драмой "Привилегированный" (1982, Хью Грант, Джеймс Уилби), историческим фильмом "Королевская милость" ("Реставрация"; 1995, Роберт Дауни-младший), мелодрамой "Один прекрасный день" (1996, Мишель Пфайффер, Джордж Клуни), экранизацией Шекспира "Сон в летнюю ночь" (2000, Мишель Пфайффер, Кевин Клайн, Руперт Эверетт). Хоффман также один из основателей Шекспировского театрального фестиваля в Бойсе.

Съемки "Последнего воскресения" шли в Германии в 2008 году – работа в России предполагалась, но оказалась невозможна из-за нехватки средств на страховку артистов. Однако режиссер неоднократно приезжал в нашу страну знакомиться с толстовскими местами, а также записывать музыку к фильму вместе с петербургским композитором Сергеем Евтушенко ("Русский ковчег" Александра Сокурова, "Граница" Лаури Терхонена).

Премьера "Последнего воскресения" состоялась на Римском фестивале в 2009 году; Хелен Миррен, которая сыграла Софью Андреевну, удостоена там награды за лучшую женскую роль. Фильм имеет по две аналогичных номинации на "Оскар" и "Золотой Глобус" – Хелен Миррен и Кристоферу Пламмеру (Лев Толстой) за лучшее исполнение роли второго плана.
Снимались также Джеймс МакЭвой (Валентин Булгаков), Пол Джиаматти (Владимир Чертков), Энн-Мари Дафф (дочь Толстых Александра).

В один из своих визитов в Петербург Майкл Хоффман любезно ответил на вопросы нашего обозревателя Ольги Шервуд.

С каким чувством вы взялись за русскую историю, учитывая непростое отношении к России в мире?

- Если вы растете в Америке в годы холодной войны (Хоффман родился в 1956-м. – авт.), то вот ваше первое представление о России: мрачный агрессивный монолит, находящийся где-то на востоке, который хочет отобрать твои мозги и твою страну. Когда мне было пять лет, случился кубинский ракетный кризис. Родители оборудовали в подвале собственное бомбоубежище. Все боялись русских. Это было в штате Айдахо, который очень похож на Сибирь. Полная глухомань, я даже не уверен, что там хоть немного теплее, чем в Сибири.
И все же ты задумываешься: а как именно русские собираются осуществить налет на Америку? Так ли все на самом деле, как говорят вокруг? Даже мне, ребенку, это казалось безумным. Но родители были в полном ужасе. Вот такое было мое первое представление о России.

Второе дал Чайковский. Я начал слушать русскую музыку. И читать русскую литературу. Музыка и книги меня захватили. Конечно, теперь могу сказать: вырос на Толстом. Считаю Толстого гением, люблю Толстого. Хотя Чехов и Достоевский – тоже два мощнейших творческих начала, повлиявших на мою жизнь. Когда обнаруживаешь это, когда читаешь Гоголя, Пушкина или Булгакова (сейчас читаю "Мастера и Маргариту" – гениальная, гениальная книга!) – начинаешь чувствовать глубокую внутреннюю связь с русским художественным мышлением и с необъятностью русской души. Ощущаешь, что русские существуют на каком-то ином духовном уровне, чем мы представляем себе это на Западе. И начинаешь действительно глубоко этим всем интересоваться.

Вот и я очень глубоко этим занялся. Случилось в некотором роде даже восстание против моей семьи. Я стал придерживаться очень левых взглядов в политике, какое-то время был даже членом коммунистической партии. Правда, тогда не очень хорошо понимал, что это вообще такое. Мне было двадцать два года, я  отправился в Лондон, вступил там в партию, стоял на перекрестке с кружкой, собирая деньги для бастующих шахтеров, и тому подобное. У меня от всего этого кружилась голова, все было так интересно…
Но в Россию я впервые приехал лишь в 2006-м.

И что же? Вам понравилось? Где Вы были?

- Как ни странно, мое представление о России полностью совпало с действительностью. Тщательный паспортный контроль, весьма холодный и недружелюбный, а потом ты начинаешь знакомиться с русскими и встречаешь в них тепло, непосредственность, страстность, открытость, человечность. Все то, что редко можно встретить на Западе, по моему мнению.

А сейчас у меня здесь произошли чудесные встречи. Например, мы должны были из Ясной Поляны заехать на отбор натуры в еще одно имение Толстых – Никольское. Там теперь музей, которым управляет семейная пара – Юрий и Светлана. К ним очень редко кто наведывается, так как все стремятся в Ясную Поляну. Конечно, они были очень взволнованы уже тем, что в их музей кто-то стремится посреди зимы.
И вот мы приезжаем, видим очень красивый дом и еще мемориал – это самая восточная точка, до которой дошли немцы в войну. Кстати, там выпущена книжка с очень занятными рассказами простых русских солдат о пережитом, но не в ура-патриотическом стиле, а в таком очень русском, забавном, даже абсурдном немножко…
В общем, хозяева ни в какую не хотели нас отпускать, а ведь нам надо было еще успеть в Шамардинский монастырь. Тогда Юрий, этот спокойный человек, вместе с помощником приносят прямо к машине на дороге огромные миски с соленой капустой, морковкой, помидорами, и хлеб. И вот мы стоим под снегом и едим эту капусту, и пьем водку в десять часов утра! По шесть стопок водки мы выпили, прежде чем снова уселись в свой микроавтобус. Это было совершенно чудесно!

И весь тот день был чудесный… В Шамардинский монастырь добрались только к вечеру. Уже темно, нас окружают монахини, все вот такого роста, не выше (показывает примерно метр пятьдесят от пола), мы очень спешим в Москву, но уже сидим за одним столом с монахинями и обедаем. А потом идем на церковную службу, и это было так красиво, так трогательно – их открытость, желание помочь, подарить что-нибудь… Настоящее гостеприимство, понимаете? Все совсем не так, как мы привыкли на Западе. В этом такая чистота, такая мощная сила…
А после Шамардино – Москва: все равно, что попасть в Лас-Вегас. Я имею в виду контраст между жизнью в монастыре и форумом по немецко-российскому совместному кинопроизводству, на который мы стремились. На столах навалены горы еды, люди танцуют, люди торгуются из-за денег. Очень впечатляюще!..

Большое спасибо за красочный рассказ. Думаю, читатели немного познакомились с вами. А что вы, знаток и почитатель Шекспира, думаете о негативном отношении к нему Толстого?

- Прежде всего, не могу себе представить двух более далеких друг от друга авторов. Насколько я понимаю, Толстой не любил Шекспира – подозревал его в сокрытии своей позиции, считая это неким изъяном. Джон Китс, английский поэт, определил Шекспира как мастера "негативной способности". Я уверен, что термин попал также и в русскую эстетику. Он означает, что Шекспир, создавая своих героев, никогда не открывает собственной позиции. Создает своих героев, но вы никогда не узнаете – на чьей стороне сам стоит с моральной точки зрения.

Толстой же – прямая противоположность. В своих произведениях он словно делает слепок себя, своей морали. Все, о чем пишет, пропускает сквозь собственный духовный опыт, через призму своего эго. Думаю, Толстой находил Шекспира морально неблагонадежным. Бернард Шоу не любил Шекспира по той же причине, и Толстой с Шоу очень симпатизировали друг другу.
Но у Толстого с Шекспиром есть и сходство. Оно не относится к "Последнему воскресению", но хорошо ощутимо в связи с "Анной Карениной".

Извините, что перебиваю, но как вы думаете – когда лучше читать Толстого?

- Я как раз об этом. "Анну Каренину" – лет в пятнадцать-шестнадцать. Но вот Вирджиния Вульф сказала интересную вещь о пьесе "Гамлет": если каждый год перечитывать "Гамлета" и записывать свои ощущения, то к концу жизни будет готова автобиография. Моя мысль такова: если вы прочитываете "Анну Каренину" в шестнадцать, потом в двадцать шесть, еще раз в тридцать шесть и, наконец, в пятьдесят шесть, – то вы прочитываете пять разных романов.
Благодаря изменению вашего внутреннего опыта, благодаря тому, что именно вы каждый раз способны понять у Толстого или у Шекспира, для вас меняются их произведения. Они столь обширны и глубоки, что восприятие их зависит только от вашего интеллектуального кругозора. Каждый анализ уже на другом уровне, этот процесс никогда не прекращается.

Вот теперь, наконец, расскажите, пожалуйста, почему вы взялись за экранизацию романа Джея Парини The Last Station? Какая мысль оказалась наиболее близка в истории последних дней Толстого?

- Впервые я прочел роман "Последняя станция" в 1989-м в поезде, сразу возникло смутное ощущение того, что может получиться отличный фильм. В книге повествование ведется от лица шести разных персонажей, сам Толстой в их число не входит. Это сложная структура. Знаете, я начинал как независимый режиссер, затем работал в Голливуде. Некоторые истории крайне сложно рассказать средствами голливудской системы. А то, что она предлагает, не всегда интересно. Меня старались вовлечь в одну глупую комедию за другой, а я хотел настоящего кино.

Короче говоря, через некоторое время написал по этому роману сценарий, однако он не получился. Через три месяца переписал в нем три места – но прежде перечитал "Вишневый сад", "Чайку", "Дядю Ваню" и "Трех сестер": хотел нащупать тот особый прием, с помощью которого Чехов умел так близко свести трагедию и комедию. Я полагал, что именно в этом должна заключаться основная особенность фильма. И сценарий внезапно ожил, все на него вдруг начали очень сильно реагировать. Вот и все.

Кто же ведет повествование у вас?

- Секретарь Толстого Булгаков. Я увидел молодого шотландского актера Джеймса МакЭвоя, который тогда жил в Шотландии и снимался в картине "Особо опасен". Кстати, его делал ваш русский режиссер (Тимур Бекмамбетов. – авт.), и сразу понял: вот ключ ко всей работе. Булгаков даже более важен, чем главная пара. МакЭвой обладает очень специфичным талантом: он может ничего такого не делать, а зрители подключаются к нему, доверяют ему быть их глазами внутри истории.

Каждого русского школьника учили, что Толстой воплотил в своем творчестве две мысли – народную и семейную. Вы сделали фильм о семейном конфликте Толстых. При всей исключительности этой истории, вы старались показать что-то общее?

- Да, действительно… я хотел снять фильм о любви и браке. О самой трудной задаче человека – понять приоритеты и внутренний мир другого. Ценить их, как собственные. Если вы не в состоянии сделать это, вы никогда не полюбите никого по-настоящему.
Думаю, именно эта идея укрепила меня в моем собственном браке. Я всегда старался следить, какие поступки диктуются моим нарциссизмом и моими предпочтениями. "Важно то, что считаю важным я" – верно, однако необходимо помнить, что ваш партнер думает так же. Необходимо научиться ценить его позицию. Я, разумеется, понимаю, что невозможно. (смеется) Но в этом и заключается борьба за сохранение отношений, за диалог в них, чтобы двигаться вперед.

Фильм о том, насколько трудно жить с любовью и насколько невозможно жить без нее. Я состою в браке уже двадцать один год, было много-много-много моментов, когда я совершенно не нравился своей жене. Моментами я не любил ее. Но любовь, которая привязывает нас друг к другу, – нечто мощное и иррациональное. И в браке Толстых было нечто очень-очень сильное и очень особенное.
Я с трудом достиг понимания Софьи Андреевны, и зрителю будет сложно. Но я обязан был это сделать. Одно время существовала тенденция просто отмахиваться от Софьи, якобы она была сумасшедшая и выжила Толстого из дому. Нет, все намного сложнее…

Но в картине есть и вторая история любви – Валентина Булгакова. Булгаков только начинает свой путь; он слегка не от мира сего, чересчур деликатный. Он – как наивная интерпретация толстовства, ибо уверен, что единственно значимый вид любви – духовная. Лишь постепенно Валентин осознает, что есть установленный предел любви, и это любовь физическая – единственный вид любви, который мы можем по-настоящему познать. Так в нем словно воскресает та любовь, которая жила прежде в Софье и в Толстом. Поэтому слово "воскресение" в названии фильма очень точно.

Но в таком "заголовке" чувствуется и более высокий образ…

- Да. В английском The Last Station не один смысл. Кроме конкретной станции Астапово, на которой умер Толстой, подразумеваются также остановки, или "стояния", на Крестном пути. Вы ведь знаете об этом понятии в католицизме? И у нас речь идет как раз о последнем стоянии, которое происходит уже на краю жизни, на границе со смертью, в самом конце…

Версия страницы для ПК