25 апреля 2011, 12:21 Ольга Шервуд

Generation П: выпитое поколение

Говорим "пепси" – подразумеваем…

Хорошая книга Пелевина Generation "П" (написаний названия десяток, не знаю, какое верное) больше, чем чтиво: вышла в 1999-м, и в ней увидели отмычку, объяснение реальности, которая была настолько безумной, что уже одним этим безумием утомляла. Объяснение требовалось, оно и подоспело: в лучших традициях отечественной культуры писатель объяснял, что слово есть дело (слоган есть бабки), а язык (плюс "картинка") – творец мира. Форма романа была модной, постмодернисткой, так сказать, ну и немало еще книга втянула в себя пряно-острых деталей, вплоть до личного поведения автора, предпочитающего скрываться от аудитории.

Все вместе приглянулось так называемой читающей публике, тем более, что тусовка шумная, глянцем и телевизором мультиплицируемая, вот про книгу и разнеслось. А многочисленные писатели на заборах (то есть, обозреватели в газетах, которые тогда были какой-то властью; уж позабыт властям счет за ненадобностью нынче такового) книгу растолковали-превознесли. Никто не хотел узнать в герое себя, надо было громко отмежеваться от сути: представить дело так, что "мы" – не родные братья "черненьких" циничных рекламщиков, потому что, мол, лично чистенькие. Хотя сразу вспоминалось "а булку белую едят" – строчка из чего-то давнишнего, пропагандистского… завистливого.

Сам же текст не стал событием национального масштаба. Кроме всего прочего, историю там рассказана сугубо столичная: в Питере и в провинции не знаю людей, которые открывали бы шкаф, а оттуда просто выпадали бы деньги, в Москве таких знаю. Ну и телевидение делается, конечно, в Москве.
Взрослые солидные люди из статусной даже, а тем более – нормальной (научные работники, остатки итээров) интеллигенции иной раз вовсе роман не открывали, другой раз открыли – и соскучились дочитывать: запутанно, прием исчерпывается быстро, остроумие, хоть и изощренно, да однообразно, некому сопереживать.

А главное – с персонажами книги себя ведь не идентифицируешь: дешева нам субкультура пепси. Не случайно чуткий Пелевин ставит не "Поколение "П", а Generation "П": в слове поколение содержится общность, а в генерации – простая одновременность существования. Окрашенная, правда, обертонами – "американским влиянием", "генерированием" и "дегенерацией". В сущности, речь идет о еще одном потерянном поколении, очередном пушечном мясе – теперь уж эпохи воинствующих масс-медиа. Эти люди сами убили свой мозг, прельстившись, как дикари, красивыми картинками с крошечными текстами, портретами на известных зеленых бумажках и философией "вписаться".

Сопереживать представителям сей генерации трудно: когда они на виду, то в шоколаде; сочувствия и вообще чувств не требуется, разве что упомянутая зависть… А как с глаз долой (убьют, например, эмигрирует, заболеет, уволен) – все его и позабыли немедленно. Холодно разглядывать это поколение в лупу, как череду насекомых… интеллигенты настоящие так не умеют. Остается "не царское дело" – играть в них, как в слова или в фигурки. Вот режиссер Виктор Гинзбург и сыграл.
Пишут, что он друг писателя, не знаю. Еще пишут, что он бывший москвич, уехал в Америку, там учился, женился, достал денег семь лимонов (долларов, понятно), но не сразу, а постепенно… так и делал свой фильм с 2006 года. Упорство похвально; результат все обсуждают; в основном – ругают; Гинзбург в интервью огрызается, не может скрыть обиду. Впрочем, первые дни проката собрали почти 60 миллионов рублей; не так и грустно.

Народ в зале жует свой попкорн, сначала пытаясь вспомнить, о чем роман, а потом просто ржет при любом матерном слове или более-менее удачном слогане. У каждого, извините, свой размер чувства юмора, но на мой слух удачных шуток мало. И глаза не особо порадовались: рекламные ролики, которые придумал Гинзбург для экранизации текста, оказались дурной, самодеятельной какой-то "зримой песней" – мы же помним чеканную серию банка "Империал" и ждем В КИНО такого же уровня работ.

Однако к финалу истории, мне показалось, заскучали уже все. Почему?

Авторы (сценарий Джины Гинзбург и Виктора Гинзбурга) правильно поняли, что надо внести в экранизацию романа-эссе стержень покрепче: зрителю больше, чем читателю, потребно следить за развитием каких-то событий. Этим стержнем стала, опять извините, социальная деградация героя Вавилена Татарского, криэйтора: его более наглядный, чем в романе, уход от реальности в мир грез и иллюзий. И не в фальшак рекламных постеров – нет, в псевдофилософское пространство сказочного мифа. (Тут можно долго рассуждать, остается ли верной хрестоматийная фраза из XIX века "Прекрасное есть жизнь" в виртуальную эпоху; полагаю, пока мы питаемся едой, и, зажмите нос, какаем какашками, – Чернышевский прав.) Да и на личностном "этаже" у Татарского проблемы: "Я просто хочу быть счастливым, но у меня не получается".

Перед нами смесь производственной драмы и жизнеописания художника в его, сниженном современностью до "хуже проститутки", варианте. Постепенно, надо признать, история втягивает в себя – лишь только нам дают понять, что герой оценивает окружающую жизнь как мерзкую. Казалось бы, смотри и плачь. Однако в исполнении Владимира Епифанцева Вавилен не вызывает сочувствия, как и его словесный прототип.
Правда, причины иные. Образ непонятен. Вроде бы Вивилен никакой. Говорят, должен был играть Хабенский; у Епифанцева харизмы и даже психофизической подвижности Хабенского нет; может, это концептуально? Но герой не задан "величиной неизменной" – его трансформации ловко переданы костюмом и прической – тогда как понять его однообразное выражение лица? Словом, психологической достоверности образа мне явно не хватило.

Примерно так же обстоит дело с другими персонажами. Михаил Ефремов в роли Азадовского (отсылка к Березовскому) всегда блестящ, но тут играет слишком невнятного монстра: ощущение, что Азадовский сам и Папа Карло, сам и Буратино; его гибель для нас – смерть неприятной куклы, а не демонического медиа-олигарха. Сергей Шнуров, изобразивший мухомороеда со станции Расторгуево, опять не оправдывает ожиданий, уже в которой роли запоминается только его собачье-умное выражение глаз над черной бородой, да и все.
Владимир Меньшов (Фарсук Фарсейкин, загадочный для непосвященных теледеятель, моментами похожий на Познера с последнего постера; пишут, что имелся в виду один из основателей НТВ Игорь Малашенко, не могу о том судить) откровенно взят за фактуру. И только Александр Гордон, перевоплотившийся в матерого Ханина, вдруг высушивает интонацию до (покуда) непонятно страшной в вопросе: "Пойдете ко мне в штат?".

Видения же Вавиленовы напоминают собой то фотообои, то праздник самодеятельности – но так, что я опять не понимаю: это пародия на шик кооперативного кино той поры или со вкусом проблемы? Вообще, все, кроме антуража Азадовского, выглядит в картине как в малобюджетке. Роскошь жирных 2000-х еще впереди; махровый гламур за следующим поворотом… вроде бы, исторически верно. А кажется неточностью художников.
Нюхнуть в этом фильме значит творчески возбудиться, простимулироваться. Да, видно, Вавилен кушал не те сушеные шляпки: его фантазмы сильно уступают грибному пейзажу из тимбёртоновской "Алисы" по красоте. Даже Вавилонская башня не спасает впечатления: может, потому, что возвелась исключительно из живописи, а до хоть какого-то сходства с реальностью (высотка? башня водонапорная? пожарная каланча?) не доросла.

Возможно, кислотные эпизоды были задуманы режиссером как иллюстрация простой идеи: весь мир фальшив, ходит в масках, прикидывается. Такая постановочная мысль довольно удачно соответствует книге, в которой тот же мир прячется в рекламных слоганах и вообще в словах; жаль, что она заглушена вампучной стилистикой.

Однако два раза авторы, мне кажется, действительно ошиблись, поддавшись обаянию провокационной максимы: когда не думаешь, многое становится ясным.
Во-первых, актуализированно-политизированная часть фильма – с изобретением из шофера "действующего лица" истории (бедный Андрей Панин опять поплатился за сходство с известным каждому человеком) – привела к дежавю: сколько раз уж можно повторять, что хвост виляет собакой. Незабвенные "Куклы" на старом НТВ (которое крайне смутно вырисовывается в картине) давно объяснили хоть сколько-нибудь мыслящему народу, что политик – это телепередача.
А во-вторых, наблюдая протянутую в нынешний день экранную историю, хочется увидеть разницу или сходство между девяностыми годами и нынешними. На мой взгляд, теперь вольница загнана в подпол, маленькие свободки кончились, но как диссиденты зависели от "совка", так наше "сейчас" порождено всяческим бандитизмом последнего десятилетия прошлого века. Тяжелая связь определенна, о независимости от нее и речи нет. Только на смену царствованию рекламщиков-политтехнологов пришло правление совсем других господ, не забалуешь. Сейчас проблем гораздо больше, чем успеть ухватить хотя бы аванс, пока заказчика не шлепнули.

Никакого даже намека на реальность очередного десятилетия нет, ни единого кадрика, так сказать, хроники не ждите. Фильм завершается экранизацией – кстати, вот тут вполне удачной – пелевинского образа, метафорой, многоточием. Однако многоточие правомерно тогда, когда мы не знаем финала; здесь же конец героя предсказан и ясен, а хор… хор, дожевав сей все же попкорн вместо чаемого высказывания, выходит из зала с привычным чувством, что съел рекламу вместо продукта.

Впрочем, поколение опять свалило с себя вину: пока мы жрали впаренную нам пепси, вы нам устроили полный…