Проклятая кубанская литература: пять писателей, чьи могилы мы уже не найдем

Рассказываем об основоположниках кубанской литературы, писавших на украинском и похороненных на Всесвятском кладбище Краснодара

Продолжая цикл материалов об истории Екатеринодара, мы вновь обращаемся к теме утраченного наследия. Одно из мест, хранящих историческую память города, — Всесвятское кладбище, где в XIX и первой половине XX века хоронили военных, государственных и общественных деятелей. Некоторые могилы являются памятниками истории и архитектуры, многие разрушены, часть уже невозможно опознать. Именно здесь в разное время были похоронены известные кубанские писатели, но найти места их захоронений в данный момент невозможно.

Кубанских писателей XIX — начала XX века объединяет то, что писали они по‑украински, на Кубани их практически не печатали, могилы их неизвестны. Специально для портала Юга.ру Владимир Бегунов собрал информацию о пяти авторах, чьи биографии и произведения будут небезынтересны любому, кто интересуется историей Кубани.

Автор и редакция благодарят за помощь в подготовке материала профессора Виктора Чумаченко и начальника архивного отдела управделами администрации Краснодара Елену Коваленко.

Пленный атаман

Исполняющему обязанности наказного атамана Якову Герасимовичу Кухаренко жаловаться вроде бы не на что. Его считают первым кубанским писателем, в Краснодаре есть посвященная ему мемориальная доска, в учебнике по кубановедению за восьмой класс рассказ о жизни и творчестве атамана-литератора занимает целую страницу. А в его бывшем доме сейчас находится Литературный музей Кубани. Однако мало кто из кубанцев читал его книги, да и найти их проблематично. Писал Кухаренко на кубанском диалекте украинского языка. Самое известное его творение — пьеса «Черноморское житье-бытье» (этот поэтический перевод профессора Виктора Чумаченко ближе к сути произведения, чем общепринятое название «Черноморский быт») — написано в 1836 году. Через цензурный комитет пьесу протаскивал Шевченко, который был от нее в восторге, да и вообще писателей связывала крепкая дружба. В Екатеринодаре пьеса была поставлена спустя три года. Это комедия с классическим любовным треугольником: Маруся любит Ивана, но он должен ехать с казаками в поход против горцев. В это время мать девушки хочет отдать ее замуж за богатого старого казака.

Еще до атаманской должности Яков Кухаренко в соавторстве с Александром Туренко написал первый исторический труд о кубанском казачестве: «Обозрения исторических фактов о Черноморском войске». Заказала монографию в 1834 году войсковая канцелярия, однако опубликован текст был более чем через полвека в журнале «Киевская старина». В позапрошлом веке пользовался популярностью очерк атамана «Пластуны». Вот фрагмент из этого очерка в переводе Аркадия Слуцкого:

«Кроме охоты с ружьем пластуны ставят всякие самоловы: капканы, деревянные ловушки <…> Роскоши пластун не знает, одет кое-как, мыкается, бедствует, но пластунства не бросает. Высокие камыши, полома, местами кустарник защищает его. Одно небо видит пластун в плавнях, да и то, как глянет вверх; по ясным звездам ночами он узнает свою дорогу. В непогоду, хмарь — по ветру, который гнет высокие верхи камыша. В ветер, как днем, так и ночью, самая лучшая охота. Задует ветер — шумит, шуршит камыш, пластун идет не таясь. Затих ветер — остановился пластун, прислушивается».

17 сентября 1862 года группа горцев напала на Кухаренко, отправившегося без конвоя в Ставрополь. Дважды раненный в стычке атаман попал в плен. Пока горцы торговались с казаками о выкупе, шестидесятитрехлетний Кухаренко умер от кровопотери. Войско выкупило у горцев тело своего атамана, его похоронили с почестями на Всесвятском кладбище Екатеринодара. В конце XIX века родственники перезахоронили прах Кухаренко на Крепостной площади в ограде Воскресенской церкви. Во время строительства корпусов краевой клинической больницы им. Очаповского в 1960-х годах погост снесли, а вырытые из земли кости первопоселенцев Екатеринодара вывезли на свалку.

Побег из острога

Самым талантливым кубанским автором XIX века был Василий Мова. Писал он на украинском языке под псевдонимом Лиманский. В потере захоронения Мовы, в отличие от Кухаренко, советская власть ни при чем. Еще в 1910 году украинский поэт Михайло Обидный совершил литературное паломничество в Екатеринодар, но могилу писателя на Всесвятском кладбище отыскать не сумел. Обидный тогда написал возмущенные строки о недостойном отношении жителей города к памяти литератора.

Василий Мова родился в 1842 году в казачьей семье на хуторе Сладкий Лиман в Каневском районе. Здесь же кроются истоки его псевдонима — Лиманский. После окончания гимназии Мову в числе нескольких особенно способных учеников Кубанское казачье войско отправило учиться в Харьковский университет за казенный счет. Но к науке у будущего писателя душа не лежала. Из-за частых пропусков занятий войско в какой-то момент отказалось дальше оплачивать обучение нерадивого студента. Еще во время студенческой жизни Василий Мова начал активно печататься в прессе. По возвращении в Екатеринодар он работал судебным следователем, свободное время посвящая литературе.

Повесть «Из нашей роденьки (Из воспоминаний семинариста)» — одно из немногих произведений, написанных по-русски для русскоязычной газеты «Харьков». Вот фрагмент из него с пунктуацией автора:

«На другой день мне доставили долото. Каждую ночь я продалбливал стену, а к утру закладывал слегка кирпичами, замазывал глиной и задвигал койкой. В четыре ночи дело было кончено. Теперь осталось придумать, как выбраться за ворота. Старатели и об этом похлопотали. Наши арестанты носили в пекарню муку, и готовые кули часто стояли под навесом, — через эти-то кули и все дело произошло. Осторожно вылез я ночью, высыпал половину муки в помойную яму, забрался с мешком в самый темный угол и там вобрался в него и со страхом стал ждать утра. Долго тянулась ночь эта, всю жизнь буду помнить ее <…> Показалась заря <…> Скоро меня понесли, меня и мешки с мукою. Товарищ кряхтел подо мной, мне становилось душно: мука лезла в рот и нос, так что я раза два чуть ни чихнул; у самых ворот солдат сдуру саданул меня прикладом, я опять чуть не крикнул. Принесли мешки и свалили в кладовой <…> Жду я час, жду другой, — нет никого! А мука душит, мешки со всех сторон немилосердно давят, — смерть моя да и только! Слышу: скрипнула дверь, кто-то кашлянул и сказал: — Ну, живая мука, поворачивайся».

Персональный эсер Советского союза

В 1933 году в Сухуме умер пенсионер из Краснодара Степан Эрастов. Тело покойного привезли на родину и похоронили на Всесвятском кладбище. В Краснодаре, возможно, он и не дожил бы до своих лет. Эрастов был революционером, в царские времена провел четыре года в сибирской ссылке, но к власти в России пришли не социалисты-революционеры, в чьих рядах он состоял, а коммунисты. Отношение к бывшему эсеру вряд ли было бы терпимым.

Впрочем, литературное наследие писателя ценно не только и не столько революционной биографией автора. Степан Иванович Эрастов родился в 1856 году в Екатеринодаре, в семье русского священника и кубанской казачки. Учился в ставропольской гимназии, а затем в Киевском и Петербургском университетах — в обоих городах в полиции числился неблагонадежным из-за своего круга общения, так как уже тогда тесно общался с народовольцами.

Помимо активной политической деятельности Эрастов был прекрасным бытописателем, пропагандировал украинский язык и культуру. Свои мемуары он посвятил родному городу. Печатались они в журналах «Родная Кубань» и «Кубань: проблемы культуры и информатизации» (журнал Краснодарского института культуры).

Эрастов, как Кухаренко и Мова, писал по-украински. Вот фрагмент из «Воспоминаний старого екатеринодарца». Перевод сделан группой лингвистов под руководством Виктора Чумаченко:

«Впрочем, я любил Старый базар и имел на нем свои радости. Малышом я бродил по базару и слушал музыку базарного гомона и звуков. Торговки приглашали меня к своим палаткам, завлекая вкусными пряниками, маковками, солеными огурцами; сластенницы громко зазывали: "А ну-те сластенов! А ну-те сластенов!", — которые тут же шипели у них в пахучем масле на сковородке. (Эх, полакомиться бы сейчас сластенами...). А там — предлагали борщ с салом, пирожки с печенкой; бубличницы тонкими голосами визжат о бубликах с маком, рыбаки степенно указывают на огромные кучи тарани, чабака и иной рыбы; цыгане басовито расхваливают свой товар. Каждый свое. И все это складывалось в густой вокальный коллектив, создавало своеобразную музыку. А особенно любил я пору предвечерья, когда садилось солнце и когда отовсюду на базаре собирался рабочий люд на отдых и ужин. Утомленные люди усаживались группками на скамьях или на земле и вели не спеша тихую беседу. А я глядел на усталые усатые лица и прислушивался к разговорам».

Затравленный меценат

Еще одна неизвестная могила на Всесвятском кладбище принадлежит поэту и писателю Якову Жарко, который тоже писал на украинском языке. В 1912 году в сборнике «Екатеринодарцам» Жарко высмеивал сатирическими стихами городскую думу и местных чиновников. После смерти Федора Коваленко стал директором картинной галереи. В 1928 году, когда в Краснодаре организовали Музей революции, Жарко отдал в дар в отдел христианской религии свою коллекцию икон.

В 30-е годы поэта затравило ОГПУ. Сына Жарко отправили в лагеря строить Беломорканал, сам Яков Васильевич несколько раз подвергался арестам и обыскам, во время которых погибло множество его рукописей. Жарко вместе с Эрастовым и Петлюрой состоял в революционной украинской партии. Было это, правда, до революции, но чекистов данная деталь мало интересовала. Несколько недель поэт провел в краснодарской тюрьме, где следователи пытались выбить из него признания в шпионаже и контрреволюционной деятельности. Жарко отпустили, но сердце не выдержало, и вскоре он умер.

Книги Якова Жарко так и не были переведены на русский язык. Самые крохи выходили в литературных журналах и антологиях. К примеру, автобиография, написанная в конце жизни для сборника стихов, который в последний момент решили не печатать. Вот фрагмент из нее, где автор вспоминает свои юношеские годы в конце XIX века:

«Я доучился приходящим в фельдшерской школе и получил право работать учителем. Мечтал поселиться где-нибудь в селе и жить среди простого народа. Но не удалось! — губернатор "должность не утвердил". Я жил у отца. Отец и мать старели. Я покашливал. Меня никуда не отпускали. Мама пережила так много горя, смерть детей, а потому и слушать не хотела, чтобы я куда-нибудь ехал. Купили корову… Кормили и отпаивали меня теплым молоком "до схочу"… Может быть, оттого и остался в живых до сих пор» («О себе», 1933).

Неопубликованная повесть о Беломорканале

Возможно, где-то на Всесвятском кладбище покоится и Тихон Строкун. Он был поэтом-бандуристом, выступал в 30-е годы XX века с песнями на краевом радио. Играл Строкун на огромной пятидесятиструнной бандуре, сам делал эти музыкальные инструменты. Современники называли его выдающимся бандуристом. В 1931 году он окончил факультет украинской филологии Краснодарского пединститута, преподавал украинский язык и литературу, публиковал стихи и прозу на украинском языке. В 1933 году его арестовали и приговорили к десяти годам лагерей за контрреволюционную деятельность. Как и сын Жарко, Строкун во время заключения строил Беломорканал. Вернулся в Краснодар Тихон Строкун только после войны, работал учителем русского языка и библиотекарем. В его уголовном деле хранится книга о строительстве Беломорканала, написанная на зоне. Когда-то фрагменты из нее и записи из дела готовили к печати, но до публикации дело так и не дошло.

Профессор Виктор Чумаченко, читавший рукопись, рассказывает:

«Повесть заканчивалась сценой, где зэки стоят на берегу, по водам Беломорканала идет первый пароход, а они кричат: "Слава товарищу Сталину! Слава товарищу Ягоде!" Строкун, как и многие, верил, что, если напишет такой панегирик вождям, его отпустят».

Кстати, в архиве КГБ выяснился и неизвестный литературоведам псевдоним, под которым печатался Тихон Строкун — Дядька Гаврила.

Найти фамилию Строкуна в архивных списках Всесвятского кладбища автору статьи не удалось. Официальный список захоронений заканчивается 3 января 1965 года, Тихон Строкун умер 20 июля того же года. Подхоронили его к родственникам уже после закрытия кладбища или его могила находится на тогда только открытом Славянском кладбище — неизвестно.

Найти фамилию поэта пытались и по спискам захоронений, составленных в 1985 — 1986 годах хранителем Всесвятского кладбища со слов родственников. Списки эти находятся в городском архиве. Но маловероятно, что возможно осилить 41 рукописный том, заполненный бессистемно, порой неразборчивым почерком. Так что четких свидетельств места упокоения поэта на данный момент нет.

---

Огромные деревья рушат корнями могильные плиты Всесвятского кладбища, все поросло травой, на погосте царит запустение. Возможно, через несколько лет спасать уже будет нечего. Могил писателей, о которых говорится в этой статье, уже не найти, но могут быть потеряны и другие старинные надгробия, напоминающие о людях, чьи жизни стали частью истории города.

Версия страницы для ПК