Сразу, для ясности: не подлежит сомнению, что "Кинотавр" – единственный в стране смотр отечественных фильмов, квалифицированно определяющий наш кинопейзаж – усилиями даже не столько жюри, сколько общим мнением участников и гостей, а пуще того – мнением работавшей там кинокритики и кинопрессы. Кстати, вот цифры: почти 2500 гостей и участников, аккредитовано около 400 критиков и журналистов (из них 118 – из краевых и сочинских изданий), 15 телеканалов. Плюс тысяча профессионалов кинодистрибьюции и проката на Кинорынке, которые как бы автономны, но фильмы-то смотрят и о них рассуждают.
Сюжет первый: "Кинотавр" и власть…
Председателю его Попечительского совета Александру Роднянскому и генеральному продюсеру Игорю Толстунову я бы выдала медали за заслуги перед отечественным кинематографом, имея в виду, что к своему шестидесятилетию они получат и по соответствующему ордену. Вопрос, правда, – от кого? Государство наше довольно странно управляется с данной отраслью, это отдельная тема.
Скажу лишь, что теперь кинодеятели уповают на совет по кинематографии при премьер-министре, одновременно втихомолку опасаясь козней окончательно дискредитировавшего себя как управленца и человека, но демонизированного массами председателя Союза кинематографистов. На чем основаны упования, неведомо мне. "Государственно-частное партнерство" в нашей сфере никак не складывается, и прогнозы мрачны.
В любом случае, главный национальный киносмотр удостоился, кроме частичного финансирования, лишь дежурного приветствия от имени президента страны, написанного невидимкой-референтом. Никакой высокий московский чиновник не прибыл, чтобы принять участие хоть в одной из трех-четырех (включая обсуждение критиками программы) интеллектуальных посиделок – послушать или самому что-нибудь пообещать. Сами "все знают", а людям сказать нечего, страшно далеки они от народа – вот что думаю об этом я.
Сюжет второй: "Кинотавр" и кино
Дюжина работ в конкурсе плюс фильм открытия сложились в тенденцию буквально сразу, и она определяется, что всеми отмечено, названием картины Николая Хомерики "Сказка про темноту". Не припомню ни одного фестиваля за все годы жизни с отечественным кинематографом (как удачно формулирует одна коллега), чтобы в программе сошлось столько произведений, которые иначе, нежели депрессивными, не назовешь. После них хочется глотать коктейль из водки с валерьянкой. В ударных дозах.
А начался "Кинотавр" с представления ретроспективы "Россия вне России" – небольшой, но "красочной" подборки фильмов, сделанных теми, кто уехал из страны в Европу во времена первой эмиграции. Составитель программы киновед Наталья Нусинова познакомила аудиторию с Патриком Каменкой, французским журналистом, внуком легендарного продюсера Александра Каменки, создателя студии "Альбатрос", ставшей центром российского кинопроизводства в Париже. Сама тема исследована еще далеко не полностью – и мало кто задумывается, что миф о России за рубежом во многом создавался, во-первых, самими же русскими, а во-вторых – изгнанниками.
Поразительно, насколько изгнанниками чувствуют себя и своих соотечественников авторы нынешних фильмов, молодые и не очень. Даже не эмигрантами, а беженцами от злобы сограждан и родственников, от страха перед государством (в каждой картине присутствует милиционер – каратель и даже убийца) и одиночеством.
Жизнь не поддается примирению с ней, осмыслению – и глобальной метафорой становится сумасшедший дом, в котором обитают ненормальные несчастные люди. Всегда страшно, хотя совсем, разумеется, не ново. Поскольку мы о кинофестивале, а не о заботах всероссийского съезда публицистов и правозащитников, то, простите прописную истину, ЧТО СКАЗАНО неотделимо от разговора о том, КАК СДЕЛАНО. Конкурс показал: в большинстве случаев форма гораздо более жесткая, нежели прежде: в кино сегодня кровь, мат, пытки физические и моральные, унижение, уничтожение людей есть обыденность, а не шок.
Уже фильм-эпиграф – "Короткое замыкание", из пяти новелл, сделанных Борисом Хлебниковым, Иваном Вырыпаевым, Петром Бусловым, Алексеем Германом-младшим и Кириллом Серебренниковым (все – "надежа и опора" отечественного кинематографа), – собрал многие "пружины", развернувшиеся впоследствии. Заявленная тема "о любви" естественно срифмовала любовь, нелюбовь и кровь, а также психушку и больных, и странных, и несчастных женщин, и безропотных мужчин. А также унылые пейзажи, подвальные состояния и приоритет "ощущать" над "чувствовать", ибо чувствовать – значит, неизбежно обдумывать ощущаемое.
"Короткое замыкание" задало и общую реакцию на программу в целом. Авторов и режиссеров стали упрекать за то, что в их картинах "мало позитива". Претензия, безусловно, абсурдная, однако понятно, насколько все искреннейшим образом желают "светлухи", ибо жизнь достала. Об этом "доставании" в самых разных видах и формах на самом деле и должно быть искусство. Будто все погружены в толщу необъяснимого кошмара, откуда вынырнуть можно в одно лишь творчество. Но окружающая грязь – жирная, "нажористая", она застывает, стекая по тебе, в одночасье не отмоешься.
И самые молодые постановщики, студенты, – о том же. Их картины в официальном конкурсе короткометражного кино в целом не сильно порадовали: много беспомощных профессионально. Но вот классическую форму черно-белого строгого фильма о страхе и предательстве в годы военно-сталинской истории избрал и точно "надел" на рассказ Василя Быкова "Очная ставка" Игорь Хомский из ВГИКа – получилось цельно и с чувством.
Лаконичную, тоже черно-белую картину о том, как капитан ФСБ зарезал ножом двух воров, залезших к нему на дачу, гораздо более страшную, ибо она про сегодня, показал Юрий Быков – и получил главный приз конкурса, 125 тысяч рублей и пленку Кodak на следующую работу. Между прочим, автор признался, что сделал картину на деньги, предназначенные к оплате первого семестра на режиссерском факультете ВГИКа (актерский им уже закончен), но ченж вот оказался оправдан.
Вообще, кто на что снимает и снимать будет – проблема. Совсем молодые шутят, что делают свои независимые малобюджетные фильмы "для независимых малобюджетных зрителей", ибо "а кто еще их будет смотреть?" Эта цитата из абсурдистско-пародийной картины "Топоры в батонах" Михаила Местецкого, самодеятельного автора, относится и ко многим профессиональным "штукам фильмов", но об этом мы поговорим дальше.
Вернусь к "большим" опусам. Упомянутый Николай Хомерики главной героиней своей "Сказки про темноту" делает женщину-милиционершу. Которую маленький мальчик, повторяя взрослое ругательство, называет, простите, старой пи….ной. А добивающийся ее коллега (Борис Каморзин, приз за мужскую роль, хотя и второстепенную), повторяя, очевидно, услышанный по телевизору термин, опять простите, – сукой фригидной. Ангелина – вот уж ничего ангельского – и правда внутренне во всем абсолютно "никакая", что четко улавливают окружающие. Потому она не может найти партнера для занятий даже простыми, а не любовными танцами.
Но "никакая" не делается иной. Со второй трети повествования за героиней становится неинтересно наблюдать – сука фригидная (примите не как ругательство, а как определение) не вызывает сочувствия, как и все остальные персонажи. С кем идентифицироваться бедному зрителю? Разве что с прекраснейшими белыми дельфинами, которыми режиссер грамотно разбавляет невероятную скуку-тоску своей плакатной, местами даже эффектной, сказки. Сказки для юношества, ибо взрослые люди видят окружающую материю если не боле цветной, то более объемной. Знают, что фильм, как и жизнь, должен двигаться куда-то.
Не способная никого родить, даже усыновить, женщина в футляре (милицейская форма – единственное, что ее хоть как-то возбуждает) все же менее отвратительна, нежели настоящая моральная уродка – бабец из "Волчка" Василия Сигарева (дебют известного драматурга; главный приз, приз за сценарий Сигареву же, награда Яне Трояновой за женскую роль; жарчайшие споры в кулуарах).
В юности непреднамеренная, но, по сути, неслучайная убийца возвращается после отсидки совсем зверьем и начинает буквально третировать свою дочку. Эта, с позволения сказать, мать рожала тот момент, когда, убегавшая по снегу, была взята милиционерами, будто затравленная волчица; потом она подарила маленькой своей девочке игрушку – волчок. Но не блестящую весело гудящую юлу из "Детского мира"/из детского мира, – а деревянную, ложащуюся целиком в ладонь, в цветах светофора вертушку, напоминающую (так снято) о бессмысленном и одиноком верчении бессмысленной жизни.
Девочка же совершенно иррационально и безропотно служит матери объектом издевательств. И, что мы понимаем с первой же их совместной сцены, каждая обманется в своих ожиданиях: старшая – что жизнь наладится, младшая – что мама очнется для любви.
Фильм оставляет нерешенной загадку закадрового голоса: кто рассказывает нам сию историю хрипато-прокуренным голосом от имени девочки, если погоня за матерью привела ее под колеса машины? Фильм мучителен и тягуч, несмотря на достаточно высокую, хотя и не избежавшую красивостей, изобразительную культуру, шокирующие сюжетные эпизоды и целиком "безбашенную", животную игру Трояновой в роли откровенной суки, – ибо это чистый уксус. Концентрат, а не готовое питье.
Еще более роскошно изображение (приз оператору Дмитрию Яшонкову) картины "Я" Игоря Волошина – вот уж от первого лица так от первого лица! Автор уверяет, что предъявил нам портрет поколения – эдаких "последних семидесятников" в 90-е, наследников хиппи: анархия без политики, тяжелые наркотики как способ достичь свободы. Вот дурдом, где герой косит от армии, – и привет формановскому шедевру про гнездо кукушки (1975), который обнадежил все последующие поколения советских людей (мол, мы отмщены в искусстве) и ушиб все последующие поколения советских режиссеров. Вот длинноволосый кумир – и привет, хотя и более опосредованный, фильму "Иисус Христос – суперзвезда" (1973), а вовсе не попытка почистить себя под Евангелием, как может показаться.
К несчастью, художественного откровения предательски не случилось – все оказалось вторично. Кроме бесподобного натюрморта полной расчлененки: голова главного героя на анатомическом столе в центре сваленных в кучу кусков "тела" без кожи. Смотреть невозможно, однако вот я, например, чем дальше, тем чаще чувствую себя именно так – причем бываю "разобрана" и морально, и физически.
Гораздо более замысловата и сложна сама по себе работа режиссера Алексея Мизгирева в фильме по своему же сценарию "Бубен, барабан", в котором условность и реальность будто не разлей вода. Причем последняя не прячется за красочно-избыточную, как у Волошина, маскировку, а выступает в депрессивном коричневом тоне – лаконично так, на "пустых стенах". Выморочное общежитие выморочного шахтерского поселения (не зря звучит говорящее название – шахта "Распадская"), там живут библиотекарша, стоматолог, милиционер, девушка, парень, парикмахерша с сыном. Живут тяжело, однако, казалось бы, вполне праведно. Но вот приходит в форме романтика-моряка вор, мечтающий о жизни чистой, и когда-то заведенная машинка существования ломается, обнажая страшенную изнанку всеобщей душащей людей лжи.
Все ждали "Кислорода" Ивана Вырыпаева (лучшие режиссура и музыка, там несколько групп) – были уже наслышаны об авангардной эстетской форме этой экранизации знаменитой в столичных кругах и переведенной в семидесяти странах его же одноименной пьесы. Двое, парень и девушка, в студии записывают диск – некий очень свободный речитатив о смысле десяти заповедей в сегодняшней нашей жизни, под музыку.
Мы видим их самих на черном фоне – и видим микс изображений, так или иначе иллюстрирующих и комментирующих слова (превосходна работа оператора Андрея Найденова). В них "влезла" вся планета и все самые главные вопросы человечества – так, как их пытается осмыслить 35-летний наш современник, безусловно, талантливый. Смешано игровое кино, хроника, анимация, компьютерные штучки, буквы на экране и что-то, кажется, еще.
Полученный коктейль – временами кровавый, временами любовный напиток – вышел "слоистым", неровным, но чертовски современным. И вполне адекватным сегодняшнему хаосу в головах. Эпизод расстрела ментами влюбленных в ЦПКиО-ошной комнате смеха просто сжимает сердце, отпуская мозг, напрягающийся от необходимости быстро разобраться в собственных ассоциациях. Подумала, что с первого раза картину целиком "не взять", но прошло несколько дней и мне все увереннее она представляется лишь изощренным орнаментом; непременно пересмотрю.
Свою "Европу-Азию" по сценарию братьев Пресняковых, очень известных ныне драматургов, которых принято называть провокационными, режиссер Иван Дыховичный аттестовал как комедию. На границе двух континентов как бы на Урале (съемки шли под Питером) собираются разные фрики в стремлении заработать, но не просто так, а "легко": не пахать-сеять-строить-кормить-лечить, а всяческим образом дурить каждого встречного-поперечного ради наживы. Устраивать некие, так сказать, акции (рекламные), инсталляции (Аленушка, Иванушка и козлик возле омута и другие) и обширные перформансы (свадьба и другие). В картине действуют люди в масках (от Кикиморы до пресловутого Мента), иногда из-под краешка маски должно проглядывать лицо, хотя чаще получается все равно харя.
В пересказе это даже вроде забавно, однако на экране полный малопроваренный беспредел. Штук тридцать персонажей беспрерывно орут, тупо комикуют, совершают непонятные действия и морализируют – рассуждают о бедной нашей России, которая-де, не может определиться, где она – в Европе или Азии. Однако очень весела, душевна и дарит счастье людям всего мира.
Цитировать шутки, спустившиеся даже и в штаны, не стану, скажу лишь, что Иван Дыховичный усугубил "маминообразность" (от "Юрия Мамина", еще одного нашего публицистирующего комедиографа) своего опуса тем, что обозначил эпизоды названиями классических произведений русской литературы – "Доходное место", "Бесприданница", "Дама с собачкой" и так далее. Притягивать классику себе в помощь под видом "вечности" российских проблем в то время, как твои герои есть порождение исключительно нашего холявного времени, – значит, расписаться в беспомощности.
Я не могу сейчас рассказать о каждой картине конкурса в отдельности. Некоторые из авторов искренне продлевают миф о России, иные на старых мифах, лишь аляповато подгримированных, хотят бабки срубить. В любом случае, они, как не перестает говорить Жоэль Шапрон, отборщик Каннского фестиваля, создают в мире сегодняшний образ России. В мире, который, кроме кадров теленовостей, ничего иного о ней ведь не видит.
Получается "Россия вне себя". А потом мы удивляемся, почему нас боятся и/или презрительно жалеют. А сами к себе мы как относимся? – да также: жалеем, боимся… И это проблема, поскольку не о лакировке же речь. Однако вот ночами на площади шел показ старых мосфильмовских комедий. "Весна", "Девчата", "Самогонщики", "Невероятные приключения итальянцев в России", "Верные друзья", "джентльмены удачи"… 1947-й, 1954-й, 1973-й… – тоже, надо признать, за исключением самого начала шестидесятых, все были маловменяемые времена. Как получилось, что кислорода в жизни тогда не хватало – а в кино его было столько, что мы дышим до сих пор? Куда он делся?
Кстати, единственная картина, которая выводит Россию из собственных границ и "располагает" нашу родину в контексте мировых кошмаров, – "Кислород". И еще одна работа – "Сумасшедшая помощь" сценариста Александра Родионова и режиссера Бориса Хлебникова – отличается от всех остальных тем, что утверждает сочувствие друг к другу в любых проявлениях и абсолютно безоговорочно. Она словно дает иное измерение "ненормальности", фактически делая ее синонимом истинно гуманного и творческого способа жить. Другое дело, что нередко добро и творчество не только бессильны, но и опасны, но и "больны" сами. В любом случае, "сумасшедшая помощь" – единственное, что нам всем в жизни осталось. Впрочем, это немало.
Знаете, недалеко от буйков, за которые мы тут, разумеется, не заплывали, из моря торчит кусок бетонной плиты волнореза. И весь пляж каждый день видел черную большую птицу, которая на кромке этой плиты то и дело отчаянно махала крыльями. Стоило к ней приблизиться – прыгала в воду и плыла прочь. А потом снова и снова рубила крыльями воздух.
Мы решили, что это баклан, который попал во что-то привязчивое, не отодрать, типа нефти, и пытается стряхнуть с себя налипшую, не дающую летать, гадость.
Сюжет третий: "Кинотавр" и зритель
Среди дюжины картин в конкурсе была парочка откровенно ориентированных на низкопробные вкусы, одна почти телемуви, три – классического толка ("Похороните меня за плинтусом" Сергея Снежкина, "Сынок" Ларисы Садиловой, обе чрезвычайно интересные, хоть и по-разному, да еще не шибко внятная "Минессота" Андрея Прошкина; все – более-менее тяжелые драмы). Но эстетическую погоду сделали фильмы Вырыпаева, Мизгирева, Сигарева, Хлебникова и Хомерики.
Это естественно: хочется верить, что кто-то понимает окружающее. Хочется найти адекватное описание удушающей действительности, одновременно пластмассовой и бритвенно-острой, и кажется, что молодые авторы вот-вот сумеют превратить сей угрюмый гладкий блестящий полиэтилен в то живое, что он так четко отражает. Пока, на мой взгляд, не сумели – ни индивидуально, ни, так сказать, поколенчески. Нет фильма, под которым слово "мое" поставил бы каждый из нас.
С другой стороны, и публика нынче отказывается сочувствовать попыткам сценаристов и режиссеров поставить перед ней зеркальное увеличительное стекло. Ибо ощущает дистанцию немалого размера между собой и схематичными вымышленными героями, между собой и "болеющими" авторами; она не желает напрягаться головой и боится серьезных чувств. Зачем, собственно?.. О хоть каких-то пристойных кассовых сборах перечисленных фильмов нелепо и упоминать.
Это не значит, безусловно, что такие картины вредны, или отборщики неправильно отобрали, или фестиваль сам не нужен. Это значит, что надо, хоть и с горечью, честно признать: привычное нам кино уходит вбок, в некую нишу, а центральное русло вот-вот, уже этой осенью, окончательно захватит кинозрелище. Не преувеличиваю ничуть: в рамках кинорынка состоялось представление нескольких фильмов в формате 3D. Это когда смотрят кино в специальных очках и видят объемное изображение.
Американская киноиндустрия, загодя осознав, что людей надо оторвать от домашнего просмотра и тем более пиратских дисков, иначе вся киносистема с ее миллиардными доходами рухнет, придумала этот аттракцион. И, развивая его, уже дошла до первого настоящего, кажется, кино. Проверим, когда в декабре, пардон, ломанемся на "Рождественскую историю" Роберта Земекиса – экранизацию одноименного романа Диккенса. Романа сентиментального и назидательного, описавшего едва ли не самого актуального сегодня героя – чудовищно расчетливого скрягу дядюшку Скруджа, пережившего чудо.
Джим Керри, Гэри Олдман, Колин Ферт и другие – анимационные наполовину, если можно так определить. То есть, нарисованные. А впечатление – судя по фрагментам, конечно, – что они в той степени живые, в какой и положено искусству (не забудем о режиссере, ибо не в одних же спецэффектах дело). И уж точно более натуральные, чем наши придуманные несчастные воры, насильники всех сортов – от ментовского до семейного, уголовные тетки и дети в колготках непременно в гармошку.
Дядюшка Скрудж парит над залом среди снежинок. Директриса единственного трехзальника в глубоко провинциальном городке с населением 250 тысяч признается мне после презентации, что продаст квартиру (правда, московскую), чтобы купить цифровое оборудование и заманить народ в свой кинотеатр.
Сюжет первый: "Кинотавр" и власть…
Председателю его Попечительского совета Александру Роднянскому и генеральному продюсеру Игорю Толстунову я бы выдала медали за заслуги перед отечественным кинематографом, имея в виду, что к своему шестидесятилетию они получат и по соответствующему ордену. Вопрос, правда, – от кого? Государство наше довольно странно управляется с данной отраслью, это отдельная тема.
Скажу лишь, что теперь кинодеятели уповают на совет по кинематографии при премьер-министре, одновременно втихомолку опасаясь козней окончательно дискредитировавшего себя как управленца и человека, но демонизированного массами председателя Союза кинематографистов. На чем основаны упования, неведомо мне. "Государственно-частное партнерство" в нашей сфере никак не складывается, и прогнозы мрачны.
В любом случае, главный национальный киносмотр удостоился, кроме частичного финансирования, лишь дежурного приветствия от имени президента страны, написанного невидимкой-референтом. Никакой высокий московский чиновник не прибыл, чтобы принять участие хоть в одной из трех-четырех (включая обсуждение критиками программы) интеллектуальных посиделок – послушать или самому что-нибудь пообещать. Сами "все знают", а людям сказать нечего, страшно далеки они от народа – вот что думаю об этом я.
Сюжет второй: "Кинотавр" и кино
Дюжина работ в конкурсе плюс фильм открытия сложились в тенденцию буквально сразу, и она определяется, что всеми отмечено, названием картины Николая Хомерики "Сказка про темноту". Не припомню ни одного фестиваля за все годы жизни с отечественным кинематографом (как удачно формулирует одна коллега), чтобы в программе сошлось столько произведений, которые иначе, нежели депрессивными, не назовешь. После них хочется глотать коктейль из водки с валерьянкой. В ударных дозах.
А начался "Кинотавр" с представления ретроспективы "Россия вне России" – небольшой, но "красочной" подборки фильмов, сделанных теми, кто уехал из страны в Европу во времена первой эмиграции. Составитель программы киновед Наталья Нусинова познакомила аудиторию с Патриком Каменкой, французским журналистом, внуком легендарного продюсера Александра Каменки, создателя студии "Альбатрос", ставшей центром российского кинопроизводства в Париже. Сама тема исследована еще далеко не полностью – и мало кто задумывается, что миф о России за рубежом во многом создавался, во-первых, самими же русскими, а во-вторых – изгнанниками.
Поразительно, насколько изгнанниками чувствуют себя и своих соотечественников авторы нынешних фильмов, молодые и не очень. Даже не эмигрантами, а беженцами от злобы сограждан и родственников, от страха перед государством (в каждой картине присутствует милиционер – каратель и даже убийца) и одиночеством.
Жизнь не поддается примирению с ней, осмыслению – и глобальной метафорой становится сумасшедший дом, в котором обитают ненормальные несчастные люди. Всегда страшно, хотя совсем, разумеется, не ново. Поскольку мы о кинофестивале, а не о заботах всероссийского съезда публицистов и правозащитников, то, простите прописную истину, ЧТО СКАЗАНО неотделимо от разговора о том, КАК СДЕЛАНО. Конкурс показал: в большинстве случаев форма гораздо более жесткая, нежели прежде: в кино сегодня кровь, мат, пытки физические и моральные, унижение, уничтожение людей есть обыденность, а не шок.
Уже фильм-эпиграф – "Короткое замыкание", из пяти новелл, сделанных Борисом Хлебниковым, Иваном Вырыпаевым, Петром Бусловым, Алексеем Германом-младшим и Кириллом Серебренниковым (все – "надежа и опора" отечественного кинематографа), – собрал многие "пружины", развернувшиеся впоследствии. Заявленная тема "о любви" естественно срифмовала любовь, нелюбовь и кровь, а также психушку и больных, и странных, и несчастных женщин, и безропотных мужчин. А также унылые пейзажи, подвальные состояния и приоритет "ощущать" над "чувствовать", ибо чувствовать – значит, неизбежно обдумывать ощущаемое.
"Короткое замыкание" задало и общую реакцию на программу в целом. Авторов и режиссеров стали упрекать за то, что в их картинах "мало позитива". Претензия, безусловно, абсурдная, однако понятно, насколько все искреннейшим образом желают "светлухи", ибо жизнь достала. Об этом "доставании" в самых разных видах и формах на самом деле и должно быть искусство. Будто все погружены в толщу необъяснимого кошмара, откуда вынырнуть можно в одно лишь творчество. Но окружающая грязь – жирная, "нажористая", она застывает, стекая по тебе, в одночасье не отмоешься.
И самые молодые постановщики, студенты, – о том же. Их картины в официальном конкурсе короткометражного кино в целом не сильно порадовали: много беспомощных профессионально. Но вот классическую форму черно-белого строгого фильма о страхе и предательстве в годы военно-сталинской истории избрал и точно "надел" на рассказ Василя Быкова "Очная ставка" Игорь Хомский из ВГИКа – получилось цельно и с чувством.
Лаконичную, тоже черно-белую картину о том, как капитан ФСБ зарезал ножом двух воров, залезших к нему на дачу, гораздо более страшную, ибо она про сегодня, показал Юрий Быков – и получил главный приз конкурса, 125 тысяч рублей и пленку Кodak на следующую работу. Между прочим, автор признался, что сделал картину на деньги, предназначенные к оплате первого семестра на режиссерском факультете ВГИКа (актерский им уже закончен), но ченж вот оказался оправдан.
Вообще, кто на что снимает и снимать будет – проблема. Совсем молодые шутят, что делают свои независимые малобюджетные фильмы "для независимых малобюджетных зрителей", ибо "а кто еще их будет смотреть?" Эта цитата из абсурдистско-пародийной картины "Топоры в батонах" Михаила Местецкого, самодеятельного автора, относится и ко многим профессиональным "штукам фильмов", но об этом мы поговорим дальше.
Вернусь к "большим" опусам. Упомянутый Николай Хомерики главной героиней своей "Сказки про темноту" делает женщину-милиционершу. Которую маленький мальчик, повторяя взрослое ругательство, называет, простите, старой пи….ной. А добивающийся ее коллега (Борис Каморзин, приз за мужскую роль, хотя и второстепенную), повторяя, очевидно, услышанный по телевизору термин, опять простите, – сукой фригидной. Ангелина – вот уж ничего ангельского – и правда внутренне во всем абсолютно "никакая", что четко улавливают окружающие. Потому она не может найти партнера для занятий даже простыми, а не любовными танцами.
Но "никакая" не делается иной. Со второй трети повествования за героиней становится неинтересно наблюдать – сука фригидная (примите не как ругательство, а как определение) не вызывает сочувствия, как и все остальные персонажи. С кем идентифицироваться бедному зрителю? Разве что с прекраснейшими белыми дельфинами, которыми режиссер грамотно разбавляет невероятную скуку-тоску своей плакатной, местами даже эффектной, сказки. Сказки для юношества, ибо взрослые люди видят окружающую материю если не боле цветной, то более объемной. Знают, что фильм, как и жизнь, должен двигаться куда-то.
Не способная никого родить, даже усыновить, женщина в футляре (милицейская форма – единственное, что ее хоть как-то возбуждает) все же менее отвратительна, нежели настоящая моральная уродка – бабец из "Волчка" Василия Сигарева (дебют известного драматурга; главный приз, приз за сценарий Сигареву же, награда Яне Трояновой за женскую роль; жарчайшие споры в кулуарах).
В юности непреднамеренная, но, по сути, неслучайная убийца возвращается после отсидки совсем зверьем и начинает буквально третировать свою дочку. Эта, с позволения сказать, мать рожала тот момент, когда, убегавшая по снегу, была взята милиционерами, будто затравленная волчица; потом она подарила маленькой своей девочке игрушку – волчок. Но не блестящую весело гудящую юлу из "Детского мира"/из детского мира, – а деревянную, ложащуюся целиком в ладонь, в цветах светофора вертушку, напоминающую (так снято) о бессмысленном и одиноком верчении бессмысленной жизни.
Девочка же совершенно иррационально и безропотно служит матери объектом издевательств. И, что мы понимаем с первой же их совместной сцены, каждая обманется в своих ожиданиях: старшая – что жизнь наладится, младшая – что мама очнется для любви.
Фильм оставляет нерешенной загадку закадрового голоса: кто рассказывает нам сию историю хрипато-прокуренным голосом от имени девочки, если погоня за матерью привела ее под колеса машины? Фильм мучителен и тягуч, несмотря на достаточно высокую, хотя и не избежавшую красивостей, изобразительную культуру, шокирующие сюжетные эпизоды и целиком "безбашенную", животную игру Трояновой в роли откровенной суки, – ибо это чистый уксус. Концентрат, а не готовое питье.
Еще более роскошно изображение (приз оператору Дмитрию Яшонкову) картины "Я" Игоря Волошина – вот уж от первого лица так от первого лица! Автор уверяет, что предъявил нам портрет поколения – эдаких "последних семидесятников" в 90-е, наследников хиппи: анархия без политики, тяжелые наркотики как способ достичь свободы. Вот дурдом, где герой косит от армии, – и привет формановскому шедевру про гнездо кукушки (1975), который обнадежил все последующие поколения советских людей (мол, мы отмщены в искусстве) и ушиб все последующие поколения советских режиссеров. Вот длинноволосый кумир – и привет, хотя и более опосредованный, фильму "Иисус Христос – суперзвезда" (1973), а вовсе не попытка почистить себя под Евангелием, как может показаться.
К несчастью, художественного откровения предательски не случилось – все оказалось вторично. Кроме бесподобного натюрморта полной расчлененки: голова главного героя на анатомическом столе в центре сваленных в кучу кусков "тела" без кожи. Смотреть невозможно, однако вот я, например, чем дальше, тем чаще чувствую себя именно так – причем бываю "разобрана" и морально, и физически.
Гораздо более замысловата и сложна сама по себе работа режиссера Алексея Мизгирева в фильме по своему же сценарию "Бубен, барабан", в котором условность и реальность будто не разлей вода. Причем последняя не прячется за красочно-избыточную, как у Волошина, маскировку, а выступает в депрессивном коричневом тоне – лаконично так, на "пустых стенах". Выморочное общежитие выморочного шахтерского поселения (не зря звучит говорящее название – шахта "Распадская"), там живут библиотекарша, стоматолог, милиционер, девушка, парень, парикмахерша с сыном. Живут тяжело, однако, казалось бы, вполне праведно. Но вот приходит в форме романтика-моряка вор, мечтающий о жизни чистой, и когда-то заведенная машинка существования ломается, обнажая страшенную изнанку всеобщей душащей людей лжи.
Все ждали "Кислорода" Ивана Вырыпаева (лучшие режиссура и музыка, там несколько групп) – были уже наслышаны об авангардной эстетской форме этой экранизации знаменитой в столичных кругах и переведенной в семидесяти странах его же одноименной пьесы. Двое, парень и девушка, в студии записывают диск – некий очень свободный речитатив о смысле десяти заповедей в сегодняшней нашей жизни, под музыку.
Мы видим их самих на черном фоне – и видим микс изображений, так или иначе иллюстрирующих и комментирующих слова (превосходна работа оператора Андрея Найденова). В них "влезла" вся планета и все самые главные вопросы человечества – так, как их пытается осмыслить 35-летний наш современник, безусловно, талантливый. Смешано игровое кино, хроника, анимация, компьютерные штучки, буквы на экране и что-то, кажется, еще.
Полученный коктейль – временами кровавый, временами любовный напиток – вышел "слоистым", неровным, но чертовски современным. И вполне адекватным сегодняшнему хаосу в головах. Эпизод расстрела ментами влюбленных в ЦПКиО-ошной комнате смеха просто сжимает сердце, отпуская мозг, напрягающийся от необходимости быстро разобраться в собственных ассоциациях. Подумала, что с первого раза картину целиком "не взять", но прошло несколько дней и мне все увереннее она представляется лишь изощренным орнаментом; непременно пересмотрю.
Свою "Европу-Азию" по сценарию братьев Пресняковых, очень известных ныне драматургов, которых принято называть провокационными, режиссер Иван Дыховичный аттестовал как комедию. На границе двух континентов как бы на Урале (съемки шли под Питером) собираются разные фрики в стремлении заработать, но не просто так, а "легко": не пахать-сеять-строить-кормить-лечить, а всяческим образом дурить каждого встречного-поперечного ради наживы. Устраивать некие, так сказать, акции (рекламные), инсталляции (Аленушка, Иванушка и козлик возле омута и другие) и обширные перформансы (свадьба и другие). В картине действуют люди в масках (от Кикиморы до пресловутого Мента), иногда из-под краешка маски должно проглядывать лицо, хотя чаще получается все равно харя.
В пересказе это даже вроде забавно, однако на экране полный малопроваренный беспредел. Штук тридцать персонажей беспрерывно орут, тупо комикуют, совершают непонятные действия и морализируют – рассуждают о бедной нашей России, которая-де, не может определиться, где она – в Европе или Азии. Однако очень весела, душевна и дарит счастье людям всего мира.
Цитировать шутки, спустившиеся даже и в штаны, не стану, скажу лишь, что Иван Дыховичный усугубил "маминообразность" (от "Юрия Мамина", еще одного нашего публицистирующего комедиографа) своего опуса тем, что обозначил эпизоды названиями классических произведений русской литературы – "Доходное место", "Бесприданница", "Дама с собачкой" и так далее. Притягивать классику себе в помощь под видом "вечности" российских проблем в то время, как твои герои есть порождение исключительно нашего холявного времени, – значит, расписаться в беспомощности.
Я не могу сейчас рассказать о каждой картине конкурса в отдельности. Некоторые из авторов искренне продлевают миф о России, иные на старых мифах, лишь аляповато подгримированных, хотят бабки срубить. В любом случае, они, как не перестает говорить Жоэль Шапрон, отборщик Каннского фестиваля, создают в мире сегодняшний образ России. В мире, который, кроме кадров теленовостей, ничего иного о ней ведь не видит.
Получается "Россия вне себя". А потом мы удивляемся, почему нас боятся и/или презрительно жалеют. А сами к себе мы как относимся? – да также: жалеем, боимся… И это проблема, поскольку не о лакировке же речь. Однако вот ночами на площади шел показ старых мосфильмовских комедий. "Весна", "Девчата", "Самогонщики", "Невероятные приключения итальянцев в России", "Верные друзья", "джентльмены удачи"… 1947-й, 1954-й, 1973-й… – тоже, надо признать, за исключением самого начала шестидесятых, все были маловменяемые времена. Как получилось, что кислорода в жизни тогда не хватало – а в кино его было столько, что мы дышим до сих пор? Куда он делся?
Кстати, единственная картина, которая выводит Россию из собственных границ и "располагает" нашу родину в контексте мировых кошмаров, – "Кислород". И еще одна работа – "Сумасшедшая помощь" сценариста Александра Родионова и режиссера Бориса Хлебникова – отличается от всех остальных тем, что утверждает сочувствие друг к другу в любых проявлениях и абсолютно безоговорочно. Она словно дает иное измерение "ненормальности", фактически делая ее синонимом истинно гуманного и творческого способа жить. Другое дело, что нередко добро и творчество не только бессильны, но и опасны, но и "больны" сами. В любом случае, "сумасшедшая помощь" – единственное, что нам всем в жизни осталось. Впрочем, это немало.
Знаете, недалеко от буйков, за которые мы тут, разумеется, не заплывали, из моря торчит кусок бетонной плиты волнореза. И весь пляж каждый день видел черную большую птицу, которая на кромке этой плиты то и дело отчаянно махала крыльями. Стоило к ней приблизиться – прыгала в воду и плыла прочь. А потом снова и снова рубила крыльями воздух.
Мы решили, что это баклан, который попал во что-то привязчивое, не отодрать, типа нефти, и пытается стряхнуть с себя налипшую, не дающую летать, гадость.
Сюжет третий: "Кинотавр" и зритель
Среди дюжины картин в конкурсе была парочка откровенно ориентированных на низкопробные вкусы, одна почти телемуви, три – классического толка ("Похороните меня за плинтусом" Сергея Снежкина, "Сынок" Ларисы Садиловой, обе чрезвычайно интересные, хоть и по-разному, да еще не шибко внятная "Минессота" Андрея Прошкина; все – более-менее тяжелые драмы). Но эстетическую погоду сделали фильмы Вырыпаева, Мизгирева, Сигарева, Хлебникова и Хомерики.
Это естественно: хочется верить, что кто-то понимает окружающее. Хочется найти адекватное описание удушающей действительности, одновременно пластмассовой и бритвенно-острой, и кажется, что молодые авторы вот-вот сумеют превратить сей угрюмый гладкий блестящий полиэтилен в то живое, что он так четко отражает. Пока, на мой взгляд, не сумели – ни индивидуально, ни, так сказать, поколенчески. Нет фильма, под которым слово "мое" поставил бы каждый из нас.
С другой стороны, и публика нынче отказывается сочувствовать попыткам сценаристов и режиссеров поставить перед ней зеркальное увеличительное стекло. Ибо ощущает дистанцию немалого размера между собой и схематичными вымышленными героями, между собой и "болеющими" авторами; она не желает напрягаться головой и боится серьезных чувств. Зачем, собственно?.. О хоть каких-то пристойных кассовых сборах перечисленных фильмов нелепо и упоминать.
Это не значит, безусловно, что такие картины вредны, или отборщики неправильно отобрали, или фестиваль сам не нужен. Это значит, что надо, хоть и с горечью, честно признать: привычное нам кино уходит вбок, в некую нишу, а центральное русло вот-вот, уже этой осенью, окончательно захватит кинозрелище. Не преувеличиваю ничуть: в рамках кинорынка состоялось представление нескольких фильмов в формате 3D. Это когда смотрят кино в специальных очках и видят объемное изображение.
Американская киноиндустрия, загодя осознав, что людей надо оторвать от домашнего просмотра и тем более пиратских дисков, иначе вся киносистема с ее миллиардными доходами рухнет, придумала этот аттракцион. И, развивая его, уже дошла до первого настоящего, кажется, кино. Проверим, когда в декабре, пардон, ломанемся на "Рождественскую историю" Роберта Земекиса – экранизацию одноименного романа Диккенса. Романа сентиментального и назидательного, описавшего едва ли не самого актуального сегодня героя – чудовищно расчетливого скрягу дядюшку Скруджа, пережившего чудо.
Джим Керри, Гэри Олдман, Колин Ферт и другие – анимационные наполовину, если можно так определить. То есть, нарисованные. А впечатление – судя по фрагментам, конечно, – что они в той степени живые, в какой и положено искусству (не забудем о режиссере, ибо не в одних же спецэффектах дело). И уж точно более натуральные, чем наши придуманные несчастные воры, насильники всех сортов – от ментовского до семейного, уголовные тетки и дети в колготках непременно в гармошку.
Дядюшка Скрудж парит над залом среди снежинок. Директриса единственного трехзальника в глубоко провинциальном городке с населением 250 тысяч признается мне после презентации, что продаст квартиру (правда, московскую), чтобы купить цифровое оборудование и заманить народ в свой кинотеатр.
