«Экологического движения в современной России нет». Беседа с Суреном Газаряном

Эколог Сурен Газарян рассказал порталу Юга.ру о своей жизни в Германии и поделился тревожными размышлениями об отсутствии природоохранного движения в современной России.

Наступивший 2017 год объявлен в России Годом экологии. В Краснодарском крае темы охраны окружающей среды и экологического активизма неразрывно связаны с рядом скандалов, ставших причинами для уголовных дел.

Кубанский эколог, бежавший из России от уголовного преследования, рассказал о работе в офисе на берегу Рейна, отсутствии экологического движения в современной России, а также о том, что радикальные формы экологического активизма не нужны в государстве с развитыми гражданскими институтами.

Прошло уже больше четырех лет с тех пор, как вы покинули Россию. Что можете рассказать о своем опыте политэмигранта? Как на вас подействовала эмиграция? Скучаете ли по России? Легко ли вписались в новую жизнь?

Я думаю, что мой опыт вряд ли может кому-то пригодиться, так как ситуация в стране и в мире значительно изменилась. Я не могу сказать, что это было легко или сложно, мне не с чем сравнивать. Мне известны примеры, когда беженцам приходилось пройти через серьезные проблемы, которых у меня не возникло благодаря помощи множества людей из разных стран мира.

Также сложно ответить, как на меня подействовала эмиграция. Кажется, я довольно много приобрел, поневоле прожив значительное время в разных местах. Учил эстонский язык, который до сих пор не могу забыть, и полюбил эту страну и ее людей. По-настоящему открыл для себя Грузию, куда теперь постоянно хочется вернуться. Ну а Германия ненавязчиво приучает к порядку и вежливости. Водить машину, например, я стал определенно аккуратнее. Мне удалось побывать в США, и это было здорово. Я жалею, что опыт продолжительной жизни за границей появился у меня так поздно… Он помог мне очистить сознание от остатков имперской и кубанской местечковой «шелухи» и показал, насколько искаженным было мое далеко не самое консервативное представление о происходящем вокруг границ России.

По России я определенно скучаю как по месту, где я провел большую часть жизни, хотя той страны, из которой я уезжал, уже нет. Особенно не хватает возможности поехать в места своих полевых исследований, в горы, леса и пещеры. По российскому государству я не скучаю. Только покинув его административные границы, я осознал давление и агрессию, которые одновременно исчезли из моей жизни, хотя это было в относительно травоядные времена, до войны с Украиной и аннексии Крыма. Впрочем, это мои личные ощущения, на тот момент мне надо было выбирать между колонией и свободой.

Давайте теперь о вашей деятельности по защите окружающей среды. Что послужило спусковым крючком для нее?

Природоохранным активизмом я стал заниматься в попытке сохранить уникальные природные объекты, которые исследовал как ученый. Все началось с кампании против варварских рубок в заказнике «Черногорье», расположенном в Апшеронском районе. Я познакомился с координатором «Экологической Вахты по Северному Кавказу» Андреем Рудомахой, который к этому времени имел большой опыт борьбы с незаконными рубками, и благодаря его помощи рубки тогда удалось остановить.

Такая деятельность приносит намного больше удовлетворения, чем чистая наука. Eе результаты видны сразу и, как правило, не могут быть скомпрометированы или поставлены под сомнение. Кроме того, не только в Краснодарском крае, но и в России в целом практически нет независимых ученых — экспертов в области охраны биологического разнообразия, не занятых обслуживанием текущих интересов государства, и мне поневоле пришлось занять эту нишу в «Эковахте». Общественная востребованность таких специалистов была и остается очень большой. Сказалось и то, что для занятий серьезной биологической наукой в нашем регионе нет никаких условий и уровень исследований невообразимо низкий. По крайней мере, в моей области докторские диссертации российских ученых часто уступают по уровню студенческим работам из серьезных европейских университетов. От полной научной деградации меня спасали только совместные проекты с европейскими коллегами.

Ситуация с «дворцом Путина», конфликты с ФСО, уголовное дело, горизонт тюремного заключения и вынужденная эмиграция… Если бы вы заранее знали о последствиях, совершили бы снова эту вылазку? Или предпочли бы как-то иначе решить эту проблему? Ведь от вашей вынужденной эмиграции пострадали не только вы, но и экологическое движение России.

Нельзя было допускать того, что Жене Витишко пришлось провести два года в колонии. К сожалению, мы не знали тогда, насколько мстительным человеком является господин Ткачев, и не предполагали возможности фальсификации уголовного дела. Перед проведением акции мы консультировались с юристами, и с точки зрения закона она была безупречна. У нас были письма о том, что никакого забора в лесу вокруг дачи не существует, т.е. фактически он был признан бесхозным. И еще у нас были совершенно иллюзорные представления насчет работы «правоохранительных» органов и суда, так как раньше мы с этой системой не сталкивались. Мы наивно заблуждались в том, что по указанию губернатора нельзя взять и выдумать уголовное дело. Ну потом-то, во время следствия и суда, все прояснилось. Я увидел, как эта система работает, разговаривал со следователем, симпатичной молодой женщиной, и постепенно понял, насколько страшные вещи происходят в этом параллельном мире. Моя следовательница специализировалась на наркоманах и вела одновременно десятки дел. В том же кабинете сидела ее коллега и иногда вела допросы, пока мы беседовали с моей следовательницей, не особо заботясь о конфиденциальности. В перерывах между допросами следовательницы весело щебетали, не стесняясь моего присутствия, обсуждали бытовые проблемы, а иногда с помощью дрели прошивали дела, которыми ломали человеческие жизни. Поскольку в большинстве дел по наркоманским статьям о реальном следствии речь не шла, так как обвиняемые признавали вину, работа сводилась к сбору разнообразных справок и допросов нужных обвинению свидетелей. То же самое происходило и в нашем деле. Следовательница даже не скрывала, что ей регулярно звонят «оттуда» и требуют закончить обвинительное заключение. Иногда она приводила на работу ребенка лет пяти, и во время допроса он тихо играл в кабинете. Я не держу на нее зла, она, наверное, даже добрый человек, но это не помешало ей подписать несколько страниц заведомого вранья. В общем, это был невероятно поучительный, хотя и довольно унизительный опыт, после которого никаких иллюзий относительно российского государства у меня не осталось.

Если бы я тогда мог заглянуть в будущее, то, вероятно, организовал бы акцию несколько иначе и с меньшим числом участников — так, чтобы их было сложней идентифицировать. Однако в рамках кампании по борьбе с незаконной застройкой такие акции были необходимы, чтобы привлечь внимание СМИ и с их помощью — всего общества.

Тезис о том, что экологическое движение пострадало от моей эмиграции, я не принимаю. То, что природоохранный активизм пошел на спад, вызвано более важными причинами. Массовое движение, опирающееся на поддержку общества, невозможно остановить, нейтрализуя отдельных активистов, но, к сожалению, такого движения в стране нет. Находясь в меньшинстве, мы наносили точечные удары и добивались локальных побед, однако системно проигрывали. Создать в стране реальное экологическое движение не получилось, хотя такие попытки неоднократно предпринимались. Причин для этого много, можно целую книгу написать.

Что сейчас, кстати, с этими объектами происходит — с «дачей Ткачева», «дворцом Путина»?

Они существуют, как и их хозяева. Дача Ткачева по-прежнему оформлена на «Агрокомплекс». С дворцом Путина связаны несколько офшорных компаний, и он по-прежнему находится под контролем Федеральной службы охраны, хотя формально принадлежит компании, зарегистрированной на Британских Виргинских островах.

Сейчас на Черноморском побережье существуют десятки незаконных феодальных усадеб, подобных даче бывшего кубанского губернатора, и продолжают появляться новые. В отличие от откатов и отмывания государственных денег через офшоры, махинации с земельными участкам на природных территориях привлекают намного меньше внимания, хотя и являются наиболее разрушительными. Как правило, украденные территории перепродают и застраивают. Вернуть их в первоначальное состояние уже невозможно.

Что вы считаете для себя главной победой и главным поражением в своей экологической деятельности?

Охрана природы — это процесс, в котором сама природа неуклонно проигрывает. Проигрывает на всей планете. На этом фоне трудно говорить о победах. Было немало случаев, когда нам удавалось сохранить участки нетронутой природы, и это большая удача. Самое главное поражение — это Олимпиада в Сочи. Это была не только экологическая, но и нравственная катастрофа для мирового природоохранного сообщества, показавшая неэффективность международных структур. Это был первый случай, когда мы оказались полностью бессильны и когда государственная пропаганда смогла полностью заглушить нашу точку зрения, несмотря на внимание СМИ всего мира.

Расскажите о конфликте в «Экологической Вахте по Северному Кавказу». И вы, и Евгений Витишко покинули организацию. Вы в фейсбуке и вовсе заявили, что сделали это «из соображений личной гигиены». В чем причина разногласий?

Если бы я хотел объяснить подробности, то сразу написал бы подробно. Помимо личного конфликта с Андреем Рудомахой я чувствую, что утратил связь с большинством состоящих в ней сейчас людей и не разделяю существующих приоритетов деятельности организации. Большинство из тех, с кем я сотрудничал, вышли из «Вахты», уехали из страны или прекратили активность.

Чем вы занимаетесь в Бонне?

Я работаю в Секретариате соглашения ООН по охране европейских популяций летучих мышей. Что-то вроде научного сотрудника. Соглашение было заключено ровно 25 лет назад по инициативе нескольких европейских правительств для того, чтобы поддержать охрану этих важных для природы животных. В нашем Секретариате работает всего пять человек, хотя стран — участниц соглашения уже 36.

Из наиболее важных проблем для летучих мышей в настоящее время можно особо выделить гибель животных на ветряных электростанциях и повсеместное утепление зданий, при котором зачастую уничтожаются убежища летучих мышей на чердаках и в полостях стен. Особенно актуальны эти проблемы для стран Европейского союза, законодательство которых стимулирует развитие альтернативных источников энергии и ее экономное использование. Вместе с экспертами мы пытаемся найти компромиссные решения, позволяющие снизить вредное воздействие, например, ветряков и убедить правительства в необходимости их внедрения. Чаще всего такие решения существуют, но бывают и конфликтные ситуации, которые мы пытаемся разрешать дипломатическими методами.

А что вам все-таки ближе — экологический активизм в России под угрозой тюремного срока или работа в офисе на берегу Рейна?

Экологический активизм как таковой никогда не был мне интересен. Его достаточно радикальные формы нам приходилось использовать в качестве инструмента, который не нужен в условиях нормально работающего государства с развитыми гражданскими институтами. Основная часть деятельности той же «Эковахты» состояла в выездах на общественные инспекции, официальной переписке с государственными органами, судебными исками и тому подобной рутинной работой. Акции прямого действия мы предпринимали лишь в исключительных случаях, когда не оставалось других возможностей.

Больше всего мне нравилась и продолжает нравиться работа в исследовательских экспедициях, которой я сейчас не занимаюсь. Россия для этого более перспективна, но никакая активность под угрозой тюремного срока мне не близка. Это совершенно ненормально.