14:14, 4.03.23 Дагестан, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия, Краснодарский край, Чечня, Вся Россия
В первые часы спецоперации Роскомнадзор призвал писать о ней только по официальным российским источникам. Это не сработало, и 4 марта 2022 года Госдума за два дня приняла № 32-ФЗ, известный как закон о фейках или закон о военной цензуре. Он установил уголовную ответственность за распространение заведомо ложной информации о ВС РФ и за дискредитацию армии и действий госорганов РФ за рубежом.
Под заведомо ложной информацией подразумевалась любая, не совпадающая с позицией РФ. Это повлекло массовые блокировки и закрытия изданий, многие из которых так и не вернулись к работе. В августе генпрокурор Игорь Краснов сообщил, что с начала СВО «удалено или заблокировано порядка 138 тыс. интернет-ресурсов».
К годовщине закона о фейках Юга.ру предложили 18 редакторам южных медиа поговорить о цензуре и свободе слова в России и их работе после 24 февраля. Половина коллег не отозвались.
Реакцию шестерых отказавшихся выражает один из ответов: «Благодаря цензуре мы не видим для себя возможности поучаствовать в этом опросе». Мрачнее настроенный собеседник заявил: «Нет никакой журналистики с 24 февраля, есть только задержания, суды и смерть».
В итоге разговор состоялся с главредами трех сайтов — «Кавказский узел»*, «Свободные медиа» и «Блокнот Краснодар». Они говорили о непоследовательности цензурных решений, о картбланше силовикам на митингах и о том, почему кубанским СМИ повезло с местным Роскомнадзором. Беседа вышла за рамки прошедшего года — давление на журналистику усиливалось и до СВО, а физические угрозы за последние 10 лет сократились.
В словарном значении цензура есть в тех медиа, где сидит сотрудник, который читает материалы до публикации и вымарывает что-то по политическим причинам. Я лично видел работу таких людей в южных регионах. Они с гордостью показывали мне завтрашний номер и то, что из него вычеркивают. Но в России такая цензура есть только в изданиях, которые встроены в административную вертикаль.
Самоцензура распространена на порядок больше. От многих тем журналисты отказываются в силу ложных представлений о том, что можно, а чего нельзя. В российских медиа часто говорят «двойная сплошная», «красная линия», «не заплывать за буйки» и т.п.
400 уголовных дел за посты за год:
Но когда журналист или редактор ограничивает себя запретами действующего законодательства, он/она не занимается самоцензурой, а следует законам той страны, в которой решил работать. Это тоже неприятное явление — законы моей страны очень плохи для журналистов и медиа, но следование им я не называл бы ни самоцензурой, ни цензурой.
Я считаю, что самоцензура ограничивает нас гораздо меньше, чем российские законы. Но распространена она шире. При этом я должен признать, что из-за своей региональной специализации «Кавказский узел»* не фокусируется на трагических событиях на Украине как на ключевом сюжете ни сейчас, ни, например, в 2014 году.
Главная проблема в физической безопасности людей. К несчастью, двоих журналистов «Кавказского узла»* убили. А Наталью Эстемирову — нашего источника — похитили и убили из-за того, что, как я предполагаю, она решила публиковать определенную информацию на «Кавказском узле»* под своим именем.
Убийство Натальи Эстемировой:
Нарушение права на жизнь стоит на первом месте, если говорить о давлении на журналистов и свободе слова. На втором месте я назвал бы избиения журналистов, с которыми мы тоже сталкивались (и не мы одни).
И уже на третьем месте идут законы, ограничивающие журналистику. Причем я вижу их в одном ряду с картбланшем правоохранительных органов на массовых мероприятиях. Не только наших, но и ваших — Юга.ру — журналистов задерживали в ходе непосредственного исполнения своих профессиональных обязанностей, игнорируя пресс-карты, жилеты и прочие доказательства их работы. В Краснодарском крае журналистку «Кавказского узла»* суд признал виновной и арестовал на несколько дней за то, что она освещала экологический митинг в селе. В ее защиту прозвучало немало голосов, но картбланш силовиков имел приоритет.
Правозащитники посчитали, что 24 февраля 2022-го в Краснодаре задержали более 55 человек:
Выскажу непопулярное мнение: по нашему опыту — подчеркну, что мы не работаем на Украине, — убийства журналистов как тренд остались в прошлом. В последние годы эти риски не возросли. Сейчас актуальнее менее существенная угроза — абсолютно нелегитимная деятельность правоохранительных органов на массовых мероприятиях.
Частоту избиений и неправомерных задержаний оценить сложнее. Она связана с протестной активностью: ее стало меньше — и избивают реже. Это следствие ограничений, вызванных политически-мотивированным давлением. Так что снижение числа задержаний и побоев не назвать прогрессом ни в России, ни на Юге.
А вот ситуация с убийствами журналистов не эскалирует. В Дагестане в 2011 году застрелили Камалова, в 2013-м — Ахмеднабиева. Нельзя сказать, что с тех пор убивают с той же регулярностью.
Учредителя газеты «Черновик» Хаджимурада Камалова застрелили у дверей редакции в центре Махачкалы. Корреспондента «Кавказского узла»* Ахмеднаби Ахмеднабиева расстреляли под Махачкалой у дома, его убийство до сих пор не расследовано. В обоих случаях следствие считало причиной убийства профессиональную журналистскую деятельность.
На редакционную работу влияют не только сами убийства, но и то, как их расследуют — не находят заказчиков. Нашу корреспондентку в Карачаево-Черкесии Бэллу Ксалову сбила машина, чей водитель получил три года в колонии-поселении. Следствие не нашло в этом «убийстве по неосторожности» никаких мотивов, связанных с журналистикой. Хотя я знаю, что ей угрожали за ее работу.
В 2018 году троих российских журналистов убили в Африке:
Безнаказанность убийц журналистов пугает многих их живых коллег. Поэтому они имеют право — и иногда пользуются им — отказаться от того или иного задания. Но это не ограничивает редакцию в формировании самих заданий.
Суды, претензии родственников и властей, рынок платных публикаций и удалений
Мы изначально не шли на компромиссы и не снимали или не редактировали публикации под давлением, угрозами и шантажом. И за первые три года за нами закрепилась репутация недоговороспособных. Мне нередко ставили в пример авторитетные издания: «Почему вы не снимаете, а «Коммерсантъ» это снял?» (там с тех пор сменилось несколько редакций).
Причем удалять материалы требуют не только представители власти, но и, например, родственники собеседников: «Моя жена не должна была говорить вам это».
Нам приходилось публиковать опровержения, когда суд занимал сторону истца. Например, мы не смогли доказать, что в Чернокозово пытали людей. Мы не смогли привести заключенных, которые дали бы показания в суде. Наверное, это даже технически было бы невозможно.
Это тоже давление, но в 2022 году власти пошли дальше. В предыдущие 20 лет свободу слова ограничивали местные коррумпированные чиновники и региональные ведомства. Сегодня федеральная власть навязывает забвение как норму и налагает табу на целый ряд тем, по которым мы вынуждены следовать закону.
Как запрет ЛГБТ-пропаганды изменит книжный рынок:
Речь уже не о проявлении «телефонного права» или беспредела отдельных людей, в чьих глазах мы недоговороспособны или не возьмем деньги за удаление. А ведь многие издания и публикуют за деньги, и удаляют за деньги. Например, в Азербайджане журналисты и блогеры шантажировали чиновников, вымогая деньги, — и их сажали за это. «Кавказский узел»* писал об этих делах и их сложно было назвать подавлением свободы слова. В России подобное происходит в анонимных телеграм-каналах. И как раз такие медиа формируют рынок и формат взаимодействия между заказчиком и исполнителем, дискредитируя журналистику.
Наш журналист пострадал и был задержан, освещая протест против мобилизации в Дагестане, другие журналисты пострадали больше. «Кавказскому узлу»* удалось отстоять нашего коллегу в суде и доказать, что он не причастен к организации митинга, но других журналистов по решению суда арестовали.
Жители нескольких районов Дагестана выступили против мобилизации:
Акцию матерей против мобилизации в Чечне власти прекратили силовым методом буквально за несколько минут. Там и журналистов не было, которые могли ее осветить, хотя «Кавказский узел»* и анонс давал, и митинг осветил. Не скажу, что писать о мобилизации было легче. Но, конечно, Дагестан и, тем более, Чечня не Краснодарский край.
В Кабардино-Балкарии мы освещали протесты, которые выплеснулись на улицы Баксана и Нальчика. В Кабардино-Балкарии власти отнеслись к протестам спокойнее, чем в Дагестане и, разумеется, Чечне.
Думаю, федеральная власть со скрипом, но признавала перегибы на местах, пользуясь сталинской терминологией. Поэтому с мобилизацией не было команды фиксировать и судить всех несогласных за посты в соцсетях, как было и есть с выступлениями против СВО.
Просмотры сайта упали, когда нас заблокировали в середине марта, но большая часть нашей аудитории осталась с нами — и благодаря обходу блокировки, и нашим зеркалам, и мобильным приложениям в Android и iOS, которые работают без VPN.
После признания Meta** экстремистской в ее соцсетях активность упала. Зато ожидаемо выросла в Telegram и неожиданно в «Одноклассниках».
Почти год мы ведем статистику погибших из регионов СКФО и ЮФО по официальным сообщениям. Считать убитых еще и по другим данным — подсчетам Украины или третьих сторон, запрещено, если ты работаешь в России. Эти цифры собирают Русская служба BBC или «Медиазона»***. Мы выбрали другой путь: не пытаться показать, сколько погибших всего, а показать, сколько погибших публично признали чиновники от губернаторов до глав сел. И недавно ценность нашего труда косвенно признал Рамзан Кадыров, заявив, что властям не следует сообщать числа погибших на Украине.
Мы сравнили официальные цифры погибших выходцев с Кавказа за год СВО с цифрами погибших силовиков в ходе контртеррористической деятельности за 12 лет, которые мы собирали и по собственным источникам, и по официальным данным. Сравнение показало, насколько больше людей уже погибло на Украине, чем за годы тяжелой борьбы с таким реальным злом как терроризм, которое никто не отрицает, в том числе и журналисты. Помимо борьбы с терроризмом были и сфабрикованные дела, но их фигуранты не убивали силовиков, а террористы и боевики убивали.
И если сопоставить эти две цифры, видна цена для Северного Кавказа событий на Украине, которые российские законодатели требуют называть тремя словами вместо одного.
Всего за несколько недель сразу после начала СВО в стране была выстроена беспрецедентная цензура. Я помню, как наспех вводился закон о фейках, помню, как Роскомнадзор давил на СМИ, требуя соблюдать придуманный ими новояз. Особенно запомнилось, как государство начало ковровые блокировки сайтов федеральных и региональных изданий, не оставляя им шанса на существование. Под эти блокировки попали и «Свободные Медиа», хотя мы согласились с предложенным новоязом, аббревиатурой СВО и строго относились к любой публикуемой информации.
Привыкли к цензуре мы оперативно, но не помогло. Блокировка нашего сайта произошла по решению Генпрокуратуры — его текст**** без труда можно найти в интернете. Только там нет ни одного упоминания нас — только иностранные публикации, на которые мы даже не ссылались и даже не писали на их темы. Роскомнадзор заблокировал не какой-то материал, а главную страницу сайта, где нет текстов, а только ссылки. Наши заявления, что на сайте нет запрещенных материалов, несколько раз проигнорировали.
Роскомнадзор счел оппозиционными по 7 изданий на Кубани и Ставрополье:
Поэтому на вопрос «есть ли в стране цензура» можно ответить только то, что она есть — и даже больше. Это лицемерная и лживая машина, сводящая счеты даже с теми, кто согласился формально играть по ее правилам. Соблюдение цензуры не гарантирует, что вас не заблокируют или не обвинят в том, чего вы не делали. Сейчас это произвольный инструмент, направленный против свободы слова.
После блокировки посещаемость издания упала примерно на 70%, и это очень существенно. Несмотря на то, что мы успешно обходим блокировки и наш сайт открывается по новым адресам без VPN. После сайта Роскомнадзор озаботился еще и нашими пабликами в ВК, Одноклассниках и Яндекс.Дзене — все они тоже заблокированы. Еще сильнее ударила блокировка Facebook**, Instagram** и Twitter. Конечно, мы продолжаем работу, но в распространении информации сильно ограничены.
У журналистов до сих пор главный вопрос: как правильно отписывать СВО? Единых требований нет. Например, запрещено писать персональные данные об участниках СВО, публиковать их фото и видео с лицами. Но бывший мэр Краснодара Евгений Первышов под эти требования почему-то не попадает. Ясное дело, он публичное лицо, и силовики вряд ли предъявят за размещение его позитивных и порой пропагандистских постов.
Цензура была и есть уже многие годы. Замечать ее явно стал примерно к 2016 году, задолго до СВО. Но множество ограничений и законов привело к тому, что единого вектора в цензуре или контроле за СМИ нет.
Например, депутат Госдумы Константин Затулин раньше всех сообщил о гибели «Москвы» [ракетный крейсер, флагман ВМФ РФ]. Тогда Минобороны опровергало это. Не наказали ни Затулина, ни СМИ, распространившие его комментарий.
«Перестанем морочить себе голову названием СВО — речь идет о войне»:
Или, например, злополучное слово из пяти букв, которое писать нельзя. По федеральному ТВ его спокойно говорит и президент, и многие пропагандисты. Но не дай Бог репостнуть это у себя на сайте…
Запрет писать те или иные слова не главное проявление цензуры. В богатом русском языке множество синонимов. Цензура больше проявляется в ограничении разрешенных источников информации. И это больше мешает самой власти, чем СМИ.
Одна ситуация: военный самолет падает на дом в Ейске. В течение часа в телеграм-каналах уже фото и видео, но без официального комментария Минобороны все СМИ молчат. Надо отдать должное, тогда военные оперативно прокомментировали факт, но есть и обратные истории.
Например, мы видим, что в инфополе провластные издания, да и органы власти публикуют данные об СВО: подвиги земляков, награждения и т.д. Но авторизовано этого не могут делать даже официальные органы власти — ввиду засекречивания персональных данных военных. В итоге тг-каналы становятся площадкой для пропаганды, а сайты администраций уже не публикуют даже нормальных некрологов о погибших при защите Отечества. С одной стороны, это ведет к проигрышу информационной войны с Западом, поскольку мы сами ограничили себя в методах и объективности. С другой — боюсь, выйдет, как с ветеранами Чеченских войн и Афгана, которых в итоге практически забыли.
В честь участников Чеченских войн:
С начала года я работал в нескольких регионах. И конфликты были разные. Например, в одном из субъектов ЮФО региональные власти делали все возможное, чтобы запретить освещать похороны первых погибших в СВО. Но мы не финансируемся из бюджета и проигнорировали запрет, а многим изданиям пришлось пойти на это (речь не о Краснодарском крае).
На Кубани были случаи недопонимания, поскольку в кабинетах картину видят по отчетам и сюжетам ручных ТВ, а в полях сталкиваешься с другими реалиями. В паре историй чиновники спорили, но повлиять на редакционную политику они не в силах. Так и остались каждый при своем мнении. До судов не дошло.
Хотел бы отметить краевой Роскомнадзор — в отличие от других региональных управлений он не препятствует работе, а, наоборот, помогает.
Например, весной ФСБ публикует видео задержания и обысков у парня, подозреваемого в подготовке теракта в Сочи. На кадрах видна нацистская свастика на соответствующей литературе. Я звоню в РКН, и меня консультируют. У ведомства нет вопросов к видео силовиков, но если какая-нибудь душевная бабушка пожалуется в прокуратуру на сайт, то можем получить штраф. Пришлось блюрить официальное видео ФСБ России. И таких историй много.
Во время частичной мобилизации также вводились ограничения. Например, мы не могли честно и по закону опубликовать видео жены или матери мобилизованного, которого, как они считали, забрали в армию незаконно. Нужно было ждать комментариев оперштаба или военкомата.
Если говорить о некоторой открытости военных для СМИ, то это связано с тем, что сам термин «частичная мобилизация» до сих пор не определен. К тому же осенью власти сами столкнулись с противоречиями и проблемами цензуры, о которых говорил выше. Думаю, тут всё просто совпало.
С ростом числа подобных слов и выражений порой уже отказываешься от освещения каких-то тем, где этих слов очень много. А если речь еще и об иностранном агенте… В итоге с учетом всех требований получаются тексты, которые читаются абсурдно, но предельно понятны в контексте употребляемых понятий. К сожалению, читатели не всегда это понимают.
Русский язык 2.022:
Например, мужик ворвался к врачу, зарезал его, а потом пытался покончить с собой. Но приходится писать: «его нашли с ножевым ранением живота». Потому что если писать, что по какому-то стечению обстоятельств нож оказался у нападавшего в животе от его же руки (даже сейчас вынужден писать маразматично), то это сочтут пропагандой способов суицида, что карается по закону. Поэтому мы видим заголовки: «выпал», «сорвался с высоты», «нашли повешенным» и т.д.
Со спецоперацией все еще сложнее. Как-то сержант-контрактник прислал свой дневник, где без прикрас, под своим именем, с фото рассказывал о боевых буднях. Обсудив с юристом, мы отказали ему в публикации, ибо Минобороны она явно не понравилась бы.
Про потери писать сейчас фактически запрещено. И подчиняться вынуждены все, поскольку санкции за неподчинение убийственны для редакций.
Отличную позицию от официальной писать пока все-таки можно, сейчас даже не про СВО речь. Просто не писать в большинстве своем скучные релизы от чиновников, искать относительно независимых экспертов, делать ставку на репортажи, где люди все видят сами, и работать с документами, а не цитировать обещания. Ведь новостные издания должны писать новости, а не обещания или рассуждения, которые составляют 80% «официальных позиций». Фактура — двигатель СМИ.
Если пример подает глава государства, то на этом пытаются тупо хайпануть многочисленные эксперты из числа депутатов Госдумы, которые призваны улучшать законодательство, но почему-то рассуждают с образованием физрука о глобальной политике, экономике, философии и истории. Мы отказались писать эти потуги народных избранников, предпочитая брать у них комменты по профильным вопросам: почему маткапитал хотят тратить на долги семей по ЖКХ, почему они не инициируют пенсионную реформу и т.д.
Депутаты стараются быть в трендах, сформировавшихся в их головах, а пропагандисты развлекают свою аудиторию. В 2021 году «Россия-1» была самым популярным телеканалом с ежедневной аудиторией 1,8 млн человек — меньше 1,5% населения страны. Но интернет-аудитория значительно больше. Мы рады, что пошли именно по этому пути — писать факты, не пиарить чиновников и депутатов, сделали ставку на репортажи. С мая наша аудитория увеличилась втрое. Значит, мы выбрали правильную и честную дорогу.
СВО вызвала два заметных всплеска активности. Первый — сразу же после ее начала. Краснодарцы хотели знать, что поменяется, какие санкции и прочее.
Второй всплеск наблюдался с конца сентября до конца октября. Он был значительно выше первого — мобилизация затронула более широкий круг людей. Ведь многие аполитичны, и не следят за ходом СВО. На тот же период пришлись трагедии в Ейске и теракт на Крымском мосту, что стало федеральными поводами, хоть и печальными.
* — «Кавказский узел» учрежден ООО «МЕМО», признанным иноагентом в РФ.
** — корпорация Meta признана экстремистской и запрещенной в РФ. Ей принадлежат соцсети Facebook, Instagram и мессенджер WhatsApp.
*** — «Медиазона» признана СМИ — иностранным агентом.
**** — Meduza признана СМИ — иностранным агентом.