Спорные вопросы в истории кубанского казачества: от 1917 года до современности. Интервью с Андреем Дюкаревым

Большой разговор с историком Андреем Дюкаревым, изучающим противоречивые вопросы прошлого Кубани

Андрей Дюкарев — один из ведущих специалистов по истории кубанского казачества, который не боится исследовать самые трудные и противоречивые вопросы прошлого. За последнее время вышли сразу две его книги: монография «Историческая память кубанского казачества» и художественная повесть «Голгофа атамана».

Редактор Юга.ру Денис Куренов поговорил с Андреем Дюкаревым о сложных моментах в истории кубанского казачества: о расколе в годы революции, трагедии расказачивания, проблеме коллаборационизма и поисках идентичности в современном мире.

Беседа приурочена ко Дню памяти жертв расказачивания, отмечаемого 24 января. Именно тогда в 1919 году ЦК РКП(б) выпустил циркулярное письмо об отношении к казакам.

Поздравляю с выходом уже второй вашей книги за последнее время. Хочу начать с более ранней работы — «Историческая память кубанского казачества». В подзаголовке вы обозначили «попытки осмысления трудных (спорных) вопросов». Давайте представим, что вы рассказываете об этой книге непосвященному читателю. Какие три-четыре ключевых пункта вы бы выделили как наиболее актуальные и, возможно, болезненные для исторической памяти кубанского казачества?

— Первый и важнейший аспект — это тема революции и Гражданской войны в судьбе кубанского казачества. Здесь особенно важно глубокое осмысление раскола, ставшего спусковым крючком для последующих трагических событий.

Второй момент — это расказачивание, репрессии и, если заканчивать все это логически, — проблемы реабилитации. Несмотря на то, что в 1990-е годы эта тема стала открыто обсуждаться и был принят закон о реабилитации, сейчас, спустя 30 лет, необходимо более глубокое переосмысление этих процессов как в научном, так и в общественном плане.

Третий болезненный аспект — проблема коллаборационизма. Кубанское казачество также затронула эта тема, и она до сих пор остается предметом острых дискуссий.

И, наконец, четвертый момент — этносоциальная идентичность казачества, неразрывно связанная с исторической памятью и перспективами его развития. Эта проблема поднимает принципиальные вопросы: какую память о казачестве мы сохраняем и передаем следующим поколениям, каково будущее казачества в современном мире.

Продолжая тему идентичности — как вы определяете казачество? Это отдельный этнос, субэтнос в рамках более крупного этноса, сословие или социокультурная общность?

— Это сложный вопрос, поскольку казачество — не застывшая субстанция, а живой социальный организм, постоянно развивающийся в историческом процессе.

Активная дискуссия об идентичности казачества началась в 1990-е годы, в период его возрождения. Тогда особенно остро встал вопрос о народной составляющей идентичности — многие настаивали, что казачество — это народ, а не сословие. Да, термин «сословие» до сих пор болезненно воспринимается некоторыми потомками казаков. Но нужно понимать, что сословие — это историческая данность дореволюционного периода, определявшая юридический статус казачества в системе Российской империи.

В те же 1990-е ученые предложили концепция казачества как субэтноса в составе русского народа. Эта гипотеза оказалась достаточно приемлемой, хотя и не решила всех споров, которые продолжаются уже более 30 лет.

На мой взгляд, процессы этногенеза в казачестве действительно шли в начале XX века, но были искусственно прерваны революционными событиями и советским периодом. О существовании этих процессов свидетельствует само возрождение казачества, которое было бы невозможно без сохранявшейся даже в советское время этнической памяти.

Однако для полноценного формирования этноса необходим длительный исторический период. У кубанского казачества, история которого на этой территории начинается с переселения черноморцев в 1792 году, такого времени просто не было. Для сравнения: формирование этнической идентичности у соседних кавказских народов заняло практически целое тысячелетие.

Этносоциальные процессы в казачестве продолжаются, но говорить о полностью сформировавшемся народе пока нельзя, хотя такие чаяния существуют у определенной части казачьего сообщества.

В первой главе вашей книги вы пишете о серьезном расколе в казачестве в революционный период. Могли бы вы обозначить основные противоречия того времени? И существовали ли, на ваш взгляд, альтернативные пути, которые могли бы смягчить удар революции по казачеству?

— К 1917 году казачество не было монолитным: существовали богатые и бедные слои, середняки. Архивные документы Краснодарского края свидетельствуют, что еще во второй половине XIX века внутри казачьих станиц существовали противоречия между основной массой населения и офицерской прослойкой. Особенно острыми были земельные вопросы: офицерские паи были больше и располагались на более плодородных землях. К 1917 году эти противоречия только обострились, чему способствовала и большевистская пропаганда.

К тому же сама сословная модель к началу XX века стала анахронизмом. Она уже не соответствовала историческим реалиям, казачество чувствовало себя некомфортно в этих рамках. Это во многом предопределило события 1917 года.

Нельзя не сказать и о политических амбициях казачьей элиты — высшего офицерства и генералитета. После первой русской революции 1905-1907 годов казачьи депутаты участвовали в работе Государственной Думы, и за десять лет парламентской деятельности у казачьей верхушки сформировались определенные политические притязания.

Что касается альтернативных путей, то их, на мой взгляд, не существовало. Этому есть несколько причин. К 1917 году сложилась модель казачества как верного слуги трону и императору. Однако в глазах общества казаки воспринимались негативно — как «нагаечники», подавлявшие революцию 1905-1907 годов. Этот отрицательный образ во многом сформировался по вине имперской администрации.

Кроме того, радикальность большевиков и их стремление к диктатуре не оставляли пространства для маневра. Они уничтожили все существовавшее политическое поле, и казачеству в нем места не было. Думаю, что возможности для более мягкого прохождения казачеством революционного периода просто не существовало.

А существовали ли среди казачества — например, среди молодого поколения — революционно настроенные группы? Я вспоминаю судьбу Пахомия Андреюшкина, кубанского казака, который участвовал вместе со старшим братом Ленина в покушении на Александра III и был казнен в Шлиссельбурге. Это все же исключение из правил или среди молодых казаков конца XIX — начала XX веков зрели революционные идеи?

— Случай Андреюшкина — это скорее исключение из правил. Кубанская область конца XIX — начала XX веков была достаточно консервативной территорией с точки зрения ментальности и уклада жизни.

Хотя определенная подпольная политическая деятельность существовала (легальная была невозможна до 1907 года), она не имела широкого распространения. У большевиков и некоторых националистических партий — армянских, украинских — были свои ячейки, но их деятельность находилась под контролем правительства и не имела достаточной социальной базы, чтобы существенно повлиять на молодых казаков.

Катализаторами политической активности стали разные факторы для разных слоев казачества. Для социальной верхушки и офицерства — это была парламентская деятельность, а для основной массы казаков — Первая мировая война. Именно в окопах, когда обнажились все проблемы и неудачи (после 1915 года), большевистская пропаганда начала находить отклик в сознании некоторых представителей казачества.

Расскажите о специфике Гражданской войны на Кубани. В чем заключались принципиальные отличия от других регионов?

— Главная особенность ситуации на Кубани заключалась в том, что если летом 1917 года по всей стране установилось двоевластие, то в Кубанской области сложилось троевластие. Помимо структур Временного правительства в лице комитетов и большевистских Советов здесь возникли собственные казачьи органы власти — Кубанское войсковое правительство и Кубанская Рада.

Создание этих казачьих властных структур отражало стремление социальной элиты казачества переформатировать свое будущее в условиях революционных изменений. Когда рушилась империя и привычный уклад жизни, формирование Кубанской Рады и Кубанского войскового правительства стало попыткой казачьей верхушки сохранить свою идентичность, традиционный уклад и в определенной степени дистанцироваться от набирающей силу революции.

В своей книге вы рассказываете о расказачивании после Гражданской войны. Среди некоторых казаков распространено мнение, что эта политика была актом геноцида. Как историк, разделяете ли вы эту точку зрения?

— Дискуссии о том, был ли это геноцид, продолжаются до сих пор. Этот вопрос тесно связан с вопросом об этнической природе казачества. Термин «геноцид» применим к народу, и те представители современного казачества, которые его используют, очевидно, рассматривают казаков как отдельный этнос.

Однако с научной точки зрения более обоснованным представляется термин «стратоцид» — репрессивные мероприятия советской власти, направленные против определенной социальной страты, которой казачество, несомненно, являлось.

Читая вашу книгу, я вспомнил об идее Казакии как отдельного (квази)государственного образования, возникшей в период Гражданской войны. Насколько сепаратистские взгляды были популярны среди кубанского казачества? Являлась ли их сторонники влиятельной политической силой или оставались маргинальным течением? И как в дальнейшем развивалась идея казачьей автономии?

— Идея отдельного казачьего государства не имела широкой поддержки среди кубанского казачества в период Гражданской войны. Поясню, почему.

Офицерская и генеральская прослойки приняли концепцию Деникина и не стремились к отделению Кубани от России [один из лидеров Белого движения, генерал-лейтенант Антон Деникин настаивал на концепции «единой и неделимой России», не допускавшей обсуждения автономии каких-либо территорий. — прим. Юга.ру]. Все они служили в Белой армии на юге России, командуя различными частями и соединениями. Важно помнить, что эти люди, хоть и происходили из казачьих родов, были выходцами из высшей военной касты, получили образование в военных училищах, а некоторые даже окончили академию Генерального штаба. Их мировоззрение исключало саму возможность отделения от России.

Рядовому казачеству эта идея также была чужда. Их заботили более приземленные вопросы: семья, земельный надел, повседневные заботы. Они были далеки от революционных и политических идей.

Идея Казакии начала формироваться в период Гражданской войны среди небольшой части провинциальной элиты, в основном среди тех, кто был отстранен от власти или не имел к ней доступа. Более масштабное развитие она получила уже в эмиграции, где стала своеобразной альтернативой утраченной родине. Однако даже там она не имела будущего.

Сама идея действительно была маргинальной. Какие бы политические и социальные потрясения ни влияли на судьбу кубанского казачества, нам, видимо, предопределено общее историческое и социальное пространство под названием Россия. Идея сепаратизма в принципе не имеет исторических перспектив.

Говоря о казачьей эмиграции, я сразу вспоминаю Павла Горгулова — кубанского казака (или человека, называвшего себя таковым), который в 1932 году убил президента Франции Поля Думера. Как это событие осмыслялось среди кубанских казаков? Исследовали ли вы эту проблему?

— Хотя я специально не исследовал этот вопрос, могу сказать следующее. Казачья эмиграция, как и российская в целом, после поражения в Гражданской войне решала прежде всего задачи адаптации и интеграции в европейскую среду, налаживания быта. Это касалось основной массы эмигрантов.

Вместе с этим 1920-е и 1930-е годы были отмечены активной политической деятельностью. Сама ситуация эмиграции, отрыв от родины на фоне разочарования, смятения после поражения, деморализации — все это способствовало политической активности. С психологической точки зрения это объяснимо: людям необходимо было найти выход, осмыслить произошедшее с ними.

Однако эта политическая деятельность в эмиграции не имела реальных перспектив. Военные, террористические или политические акции были уделом лишь небольшой группы эмигрантов и не оказывали существенного влияния на основную массу казачьей эмиграции.

Давайте перейдем к теме реабилитации казачества и процессам конца 1980-х — начала 1990-х годов. Какие проблемы были актуальными тогда? Можно ли с высоты 2025 года говорить о каких-то допущенных ошибках?

— Я не думаю, что есть основания говорить об ошибках. Гражданская активность конца 1980-х — начала 1990-х принесла результаты: приняли закон о реабилитации, изменилось отношение к репрессированным. Если в советское время об этом было не принято говорить, то с изменением общественной жизни люди начали обращаться к памяти репрессированных предков, реабилитировать их, воздавать им должное. Главный мотив всей деятельности по реабилитации — признание того, что эти люди пострадали безвинно.

Представители казачества сделали все возможное на тот момент. Дело не в ошибках, а в том, что за 30 лет изменились и общество, и ситуация в целом. Сейчас эти проблемы воспринимаются иначе, хотя они не ушли полностью с повестки дня исторической памяти — об этом свидетельствуют траурные мероприятия 24 января и другие памятные даты.

Возможно, правильнее говорить не об ошибках, а о том, что работа не была доведена до конца. Закон о реабилитации был принят, но не произошло официального покаяния государства за содеянное. И это, очевидно, продолжает тревожить определенную часть нашего общества.

Существует мнение, что маятник качнулся в другую сторону, и сейчас появилось много симулятивного казачества. Я имею в виду создание казачьих классов во всех школах края в 2016 году, заявления атамана Долуды о том, что на Кубани должно быть один, а лучше два миллиона казаков…

Как вы оцениваете реальное количество людей, считающих себя кубанскими казаками? Насколько данные переписи 2021 года, где таковыми себя назвали 13 000 человек, отражают действительность?

— Эта цифра не отражает реального положения вещей, и вряд ли мы получим точные данные. Результаты переписи во многом были следствием искусственно подстегиваемых общественных настроений. Сегодня казачество неоднородно, но по иным причинам, чем в начале XX века. За 30 лет движение претерпело существенные изменения. Романтики и идеалисты начала 1990-х частично ушли из жизни, частично разочаровались и отошли от движения. Их место заняли люди, зачастую чуждые самой идее казачества и не имеющие казачьего происхождения. С этим связан и тот феномен, который вы называете симулятивным казачеством.

Да, можно подсчитать членов реестровых организаций Кубанского казачьего войска, но это не отразит реального количества тех, кто считает себя казаком. Многим не нужно формальное членство в организации, чтобы жить по казачьим заповедям предков. Это вопрос самосознания — истинному потомку казаков не нужно никому доказывать свою принадлежность к казачеству.

В книге вы затрагиваете тему коллаборационизма — сотрудничества с врагом против страны своего гражданства в военное время. Существуют ли универсальные этические принципы для оценки этого явления или каждый случай требует индивидуального подхода?

— Это сложный вопрос. Коллаборационизм — это прежде всего реакция на определенные социальные проблемы. В научной литературе выделяют разные его виды: экономический (когда люди сотрудничали с оккупантами ради выживания), политический (характерный для части казачьей эмиграции, не простившей советской власти поражение в Гражданской войне), военный и другие.

Здесь важны два аспекта. Юридически это однозначно служение врагу в период войны — не важно, говорим ли мы об отечественном или, например, французском опыте. С морально-этической точки зрения это оценивается как предательство.

Если брать кубанское казачество, то коллаборантами однозначно являлись граждане СССР, перешедшие на сторону врага или исполнявшие какие-либо служебные функции для него. Однако с научной точки зрения сложно применить термин «коллаборационизм» к эмигрантам, которые не были гражданами СССР и открыто заявляли о своей враждебности к советской власти. Важен и вопрос самоидентификации: считали ли они сами себя предателями?

Общество должно обсуждать и анализировать коллаборационизм как проблемный, болезненный социальный механизм реакции на определенные события. Замалчивать эту тему не стоит.

Одно из ключевых направлений исследований Андрея Дюкарева — изучение и осмысление биографии атамана Вячеслава Науменко. Жизненный путь Науменко (1883–1979) отражает турбулентную эпоху XX века. Ветеран Первой мировой и Гражданской войн, атаман Кубанского казачьего войска в эмиграции с 1920 по 1958 годы, хранитель войсковых реликвий, Науменко также известен своим сотрудничеством со структурами вермахта в годы Второй мировой войны — он состоял в Главном управлении казачьих войск. При этом важно отметить, что атаман не принимал непосредственного участия в боевых действиях на стороне нацистской Германии. Его действия не были квалифицированы российскими правоохранительными органами как военные преступления. Для более глубокого понимания контекста жизни и деятельности Вячеслава Науменко рекомендуем ознакомиться с интервью Андрея Дюкарева, опубликованным на портале Юга.ру в 2018 году:

«Об этом следует говорить, а не прятать голову в песок как страус». Интервью с автором книги о «казаке-нацисте» Науменко

Недавно вышла ваша очередная книга об атамане Науменко — повесть «Голгофа Атамана». О чем она и почему вы решили обратиться именно к художественной форме?

— Я почувствовал, что художественное слово позволит раскрыть многие гуманистические, этические и моральные аспекты, которые я не мог затронуть как профессиональный историк. Ученый должен опираться на факты, доказательную базу, строгий логический инструментарий. Художественная проза дает возможность использовать вымысел и другие литературные приемы. Я хотел показать не столько войскового атамана — образ, который стал для многих стереотипным, — сколько человека: сомневающегося, переживающего, осознающего свои ошибки. Мы часто перестаем видеть личность за глобальными историческими событиями.

В своей книге вы отмечаете противоречия внутри казачества не только в прошлом, но и в настоящем. Какие основные линии разлома вы видите в современном кубанском казачестве?

— Можно выделить несколько таких линий. Во-первых, произошел отказ от путей развития, декларированных в начале возрождения казачества в конце 1980-х — начале 1990-х (как один из примеров — казачество не стало самостоятельным субъектом политических и социальных процессов на юге России или в других регионах традиционного расселения казаков). Все чаще звучит мнение, что истинного возрождения не произошло, поскольку заявленные цели не были достигнуты.

Во-вторых, это отказ от модели традиционного уклада казачьей жизни. Понятно, что невозможно полностью воспроизвести дореволюционную модель казачества, к которой мы романтично обращались в начале 1990-х. Но если мы говорим о сохранении культуры и исторической памяти, то определенные элементы традиционного уклада должны сохраняться и передаваться молодому поколению.

Еще одна проблема — приток чуждого элемента в казачью среду. Вместо разочарованных потомков казаков, покинувших движение, в ряды современного казачества вливаются или военные пенсионеры, удобные с точки зрения управляемости, или мигранты из других регионов, не имеющие казачьего происхождения, чуждые казачьей ментальности и культуре.

И, пожалуй, самое главное — отсутствие идеи дальнейшего существования. Служение государству — это достойно, но оно не может быть единственной концепцией существования казачества в веках. Должна существовать объединяющая идея, на основе которой будут воспитывать новые поколения казаков.

Каково сегодня в России вспоминать и осмыслять «спорные вопросы» истории? В условиях, когда порой складывается ощущение, что неудобными вопросами заниматься не стоит по политическим причинам. Особенно на фоне тревожных новостей, как, например, недавнее уголовное дело учителю истории за научную статью о Великой Отечественной войне...

— Сегодня говорить о спорных вопросах истории действительно непросто. Но история страны и народа складывается не только из победных реляций и причесанной благостной картины. Это еще и проблемы, необходимость работы ума и поиска компромиссов между всеми социальными группами общества. К сожалению, мы еще не научились видеть все социальные группы и учитывать их интересы.

Что касается вашего примера... Если полностью закрыть возможность критического подхода к анализу, мы остановимся в развитии. Критический взгляд на события прошлого необходим — без него невозможно делать выводы и двигаться в будущее.

Андрей Дюкарев — кандидат исторических наук, автор более ста научных публикаций по вопросам истории кубанского казачества и междисциплинарным аспектам исторического регионоведения. Проживает в Краснодаре.

Книгу «Историческая память кубанского казачества. Попытки осмысления трудных (спорных) вопросов» можно приобрести и скачать по этой ссылке. Художественная повесть о Вячеславе Науменко «Голгофа атамана» доступна для покупки в телеграм-канале Андрея Дюкарева. 

Версия страницы для ПК