“Распрощайся, ты, Шамиль...” (пленение имама в устной истории кубанских казаков)

Доблестным  русским  воинам, павшим  в борьбе

с  бандитами  в Чечне  и Дагестане‚ посвящаю…

По мере того, как выясняется настоящая сущность навязываемых нашему народу так называемых “общечеловеческих ценностей”, все более ярко предстает действительное величие державы, которую на протяжении веков созидали своим талантом, пóтом и кровью многие миллионы русских людей. Для них полны были высокого смысла слова “за Веру, Царя и Отечество!” (1, с. 18). Страшные годы расказачивания не уничтожили воспоминаний о былом могуществе Российской империи, память о героических делах прадедов продолжает вдохновлять кубанских казаков.

Достоянием народной памяти остается героика событий покорения Кавказа. Эта устная история свободна от националистических фальсификаций, которыми пронизана историография некоторых северокавказских регионов. Она одна достоверна и искренна в передаче народных оценок свершавшихся событий и исторических деятелей.

Во многих кубанских станицах нам приходилось слышать песню и рассказы о пленении Шамиля. После того, что пришлось вынести нашему народу за прошедшее столетие, огромных духовно-нравственных потерь, поражает сохранность в исторической памяти казачества событий “проклятого имперского прошлого”. Здесь, видимо, сказались три основных фактора. Во-первых, непосредственное  участие линейного казачества в борьбе с горцами на Восточном Кавказе. Об этом свидетельствуют как сохранившиеся песенные тексты (о Даргинской экспедиции 1845 г., штурме Аргунского ущелья, взятия а. Ведено и т.п.) в записях А. Д. Бигдая (2), так и другие источники. Например, в дневнике начальника штаба Кавказской армии генерала Д. А. Милютина отмечается, что наряду с регулярными войсками, блокировавшими Гуниб, на подступах к последнему оплоту имама Шамиля было сосредоточено до 13 сотен казаков и туземной милиции при 18 орудиях  (16, с. 125). Казаки были свидетелями разговора плененного имама с главнокомандующим Кавказской армией.  Д. А. Милютин писал: “Князь Барятинский принял плененного имама, сидя на камне, окруженный всеми нашими генералами, конвойными  казаками (выделено нами – О. М.) и даже милиционерами. Всякому хотелось быть свидетелем достопамятного исторического события” (16, с. 131). У известного баталиста Ф. Ф. Горшельта, который будучи причисленным к Кавказской армии до мельчайших подробностей фиксировал на холсте крупные события покорения Кавказа (19, с. 174 – 175), есть картина, посвященная представлению плененного Шамиля князю Барятинскому 25 августа 1859 г. На ней хорошо виден линейный казак в черной папахе (16, с. 130).

Во-вторых, взятие в плен предводителя горцев, с которым четверть века велась напряженная борьба, было действительно, выражаясь словами Милютина, “достопамятным историческим событием”. Дореволюционный историк Р. А. Фадеев сравнивал этот факт по значению с присоединением в XVI в. к России Казанского и Астраханского ханств (11, с. 211). С капитуляцией имама связывались надежды на скорейшее установление долгожданного мира на Кавказе – в регионе, долго являвшимся кровоточащей раной на теле России. В Высочайшей грамоте от 8 сентября 1859 г. говорилось: “Главный виновник и вождь в долговременной, ожесточенной борьбе противу нас – мюридизма – Шамиль, – окруженный в укрепленном Гунибе войсками под личным вашим (кн. А. И. Барятинского – О. М.) начальством состоявшими, взят с бою в плен со всем семейством и последними приверженцами его. Отныне предстоит вам во вновь покоренной стране не утверждение власти силой оружия, а распространение между новыми подданными Нашими гражданской образованности и общественного благосостояния” (8, с. 432 – 433).

Для казачества, бывшего жертвой постоянных грабительских набегов горцев на станицы, победа над вождем мюридизма означала переход к мирному труду: “Днесь воссиял свет в государстве, / Россия стала в славе жить. / Живем, работаем, трудимся / И помним клятву как служить”(2, с. 53). В песне, обращенной к чеченцам, записанной в ст. Слепцовской в конце XIX в., есть такие слова: “Хоть покорный, непокорный / Русский враг, чеченец злой / Нечестивец житель горный, / Кровопиец заклятой. / Алкоран тебе покажет, / Как закон твой почитать / Строго Магомет накажет / Если будешь воровать /  Живи правдой и трудами, / Ты увидешь мира свет / Тогда с нами, казаками, / Будешь ближний друг-сосед” (20, с.  134 – 135).

Казаки гордились, что именно их деды и прадеды положили конец Кавказской войне: “Вот, это ж, их (горцев – О. М.) разбили... Девяносто девять лет, мне дед говорил, с ними война тянулась. Прадед  воевал с Шамилем. Деду рассказывал. А дед – мене” (23).

В-третьих, сохранению памяти о долгом противостоянии с горцами, завершившемся блистательной победой русского оружия, способствует, как  это не парадоксально, сложная этнополитическая ситуация в казачьих станицах, вплотную примыкающих и находящихся в составе северокавказских  национальных “субъектов Федерации”.  В Урупском и Зеленчукском районах Карачаево-Черкесии текст песни о Шамиле выполняет функцию исторического обоснования прав славянского населения на Кавказ. К. И. Власенко из ст. Преградной рассказывала: “Он (Шамиль – О. М.) же слово дал, вот я подарю, подарю я весь Кавказ, шой много деньгами. Вот он и отдал нам Кавказ. Теперича они (карачаевцы – О. М.) вот укорыняются, што, вот: “Наш дедушка тут шапку положил”, прадед наш, эта наша земля!” И, вот, должно, они у нас ее отберуть!”(24). Другая жительница этой станицы отмечала: “А теперь они (карачаевцы – О. М.) как говорять: “Ха, это наша земля!” Я ему: “Знаешь чё? Я тебе песню проиграю за землю. Она, говорю, проданая ваша земля! Он (Шамиль – О. М.) же сказал царю, што отдаёть он весь Кавказ... Пропела и говорю: “Слыхал? Как ваша земля?” (26).

Подвиг казаков, пленивших Шамиля, служит как бы поучительным примером для нынешнего поколения. В 1996 г. старожил ст. Надежной М. Х. Сопотов замечал в беседе: “Вот сейчас Дудаева не поймали никак, не убили, а Шамиля поймали. На горе высокой” (23).

Видимо, во многом современными реалиями объясняется и этническая принадлежность Шамиля в народных оценках. В Краснодарском крае, вплотную не соприкасающемся с “горячими точками”, национальность горского вождя обозначается обобщенно неопределенно: “Это ж азиятский полководец. Как вот Дудай сейчас” (23). По мере продвижения ближе к Восточному Кавказу этническая характеристика Шамиля конкретизируется. В ст. Сторожевой  Зеленчукского района КЧР А. П. Крикунов, считал, что “Шамиль – турок, главнокомандующий” (27). Е. Ф. Колкова из той же станицы: “Шамиль – это главный турок бул” (28). В ст. Преградной К. И. Власенко подчеркивала преемственность карачаевцев от турок: “Турция передала свому поколению, карачаям – предки. Тада уже с Шамилём они. Шамиль – это карачаевскый был...”(24). В том же духе высказывалась  М. И. Чайковская: “Карачай это ж Шамиль...Царь, как вот наш был царь, так вот и ихний”(25). В кубанских станицах Ставропольского края, в полной мере испытавшего за последние годы все прелести от соседства с “Великой Ичкерией”, Шамиль характеризуется как чеченец. И. И. Маковкин из ст. Расшеватской утверждал: “Это вот, Шамиль, значит, горец, чеченец” (30). В. Г. Тароватов из с. Сенгилеевского: “Шамиль это был тот же чечен, горец” (34). П. И. Павлов из Расшеватской: “Шамиль был руководитель чеченский” (31). В. М. Усов из ст. Каменнобродской был более сдержан в этническом определении имама (видимо, сказывается, среднее образование, полученное информатором) и подчеркивал наднациональный характер движения горцев: “Шамиль – это предводитель горских племён. Объеденил он горские племена и Дагестан весь, против этого, завоевания русских, у нас командовал последний...Ермолов. Вот этот Шамиль, объеденил горские племена, говорят, что, и  воевал...в основном они в горах воевали” (33).

Наряду с этническими представляют интерес и пространственные стереотипы локализации пленения имама. На вопрос, что это за гора высокая, на которой поймали Шамиля, информаторы отвечали, стремясь привязать факт к местным условиям. В казачьих станицах Карачаево-Черкесии в качестве места пленения фигурирует Шат-гора (Эльбрус). К. И. Власенко уточняла: “Поймали его (Шамиля – О. М.), вот, на Шат-горе...Она, вот, как солнце...за горами показывается. Шат-гора по нашему... Терские (казаки – О. М.) до Шат-горы его (Шамиля – О. М.) гнали, а наши (кубанские – О. М.) отсыдова. И вот его там поймали” (24). М. И. Чайковская, считала, что эта гора – Арарат: “Он на такой горищи был, шо не доступишься. Гора, вот тут Эльбрус, за Эльбрусом какая гора? Арарат вроде бы, да – гора Арарат” (25). Возможно, что локализация места поимки имама с Араратом связана с древними представлениями об особой священной миссии этой горы. На это наталкивает, например,  факт, зафиксированный нами в ст. Кардоникской. Ответив, что Шамиля поймали на Эльбрусе, информатор тут же поведал народную версию предания о всемирном потопе, где фигурировала гора Араратская: “На этой горе, когда был потоп... тут доказан был потоп, на этой горе одному человеку сказано было сделать пароход, забрать семью и все забрать: худобу, всё... и дошшь шел сорок дней, сорок ночей и вода все покрыла. Люди вылазили на хаты, на дерева, но неверующые были, за неверующых было наказание. И вот этот ковчег остановился на горе Араратской , тут есть, на востоке, гора такая. Так вот и сичас никак не могут на эту гору добраться” (29).

В то же время ряд информаторов совершенно правильно называют место пленения Шамиля. В. М. Усов говорил: “На горе высокой – это в Гунибе” (33). П. М. Косилов из ст. Григориполисской лично побывал там: “За этим, выше Грозного, вот там крепость Шамиля, я в ней был, в крепости в этой, и  вот там есть гора, называется гора Гуниб, и вот на этой горе его плянили” (32).

Чтобы закончить с пространственными представлениями в текстах о Шамиле, обратим внимание еще на один весьма устойчивый локус, фиксируемый практически во всех записях: “Ой да за Венгером, братцы, за Большим / Да в стороне Чеченской, / Ах вже равно, двинулся Шамиль, / Да в светлый день крещенскый”(23). Автор тщетно пока искал на мелкомасштабной карте Северного Кавказа “Большой Венгер”, советовался с известными топонимистами. Видимо, здесь возможны два подхода. Либо никакой локальной привязки “Венгер” не имеет и появление его в песне обусловлено ситуативно и функционально. Венгер – река-преграда, река-граница, отделяющая “свой” казачий мир от “чужого”, стороны Чеченской. Наименования локусов традиции приходят из разных источников, в том числе и из реальной  географии и истории (в данном тексте, например, почему бы не из факта участия линейных казаков в Венгерском походе 1849 г.?), но переплавленные в горниле устно-исторической традиционной эстетики, они уже не могут вернуться в реальный мир (18, с. 26).

В то же время известно, что поздние исторические песни освобождаются от архаическо-эпической семантики, в них усилено достоверное эмпирическое начало, увеличена реальная география и топонимия. Поэтому вполне можно допустить, что “Венгер” – это искаженное народной традицией “Аргун”. По крайней мере, в текстах, бытовавших в ст. Курджипской, Апшеронске и Крымске присутствует такая топонимическая версия: ”Ой, вы кубанцы, братцы-молодцы, / Вспомним, как недавно / За Аргуном, братцы, за большим / Мы дралися храбро./ За Аргуном, братцы, за рекой, / В стороне Чеченской / Шамиль двинулся со своей ордой / В светлый день крещенский”(17, с. 66). Бои за Аргунское ущелье в 1858 г. предшествовали пленению Шамиля и оставили след в солдатских песнях Отдельного Кавказского корпуса. Военный историк и участник событий Н. А. Волконский писал в содержательном очерке “1858 год в Чечне”: “Что радость и удовольствие были искренними, – служит доказательством песня, сложенная в честь взятия нами Аргунского ущелья и разрушенная (так в тексте – О. М.) солдатами в несколько дней. Только и слышно было по вечерам в разных концах лагеря: “Как мы заняли ущелье, / Что Аргунским то зовут, – / То-то было нам веселье / То-то пели песни тут...” И далее исчислялись подвиги Евдокимова, Мищенки, Рихтера, и чуть-ли даже, сколько помнится, не полковника Тверитинова. Должно быть, эта песня еще и до сих пор сохранилась в репертуаре Куринского полка”(7, с. 406).

Л. Н. Толстой, непосредственно наблюдавший жизнь линейного казачества, в одном из своих кавказских дневников отметил : “В склонности простого русского народа перевирать названия есть какое-то основание. Никогда я не встречал, чтобы перевранное название было неблагозвучно и кроме того не имело бы русского названия и еще отношения к месту или лицу, которому оно принадлежит. – Аргун – Варгунай (выделено нами – О. М.), Невино-мысская – Безвинка и так далее”(21, с. 278).

Не исключено и искажение топонима Ведень. В комментариях к тексту, записанному И. Ф. Вараввой в ст. Линейной (17, с. 67) говорится, что это песня о взятии в плен Шамиля в ауле Ведень. Как бы то ни было, очевидно одно: организация и описание пространства обнаруживает в текстах о Шамиле многообразие и многовариантность реализаций.

Более историчным предстает взятие Шамиля, рассказы, которыми информаторы комментируют слова “Ай, мы споймали, братцы, Шамиля, / Да на горе высокой” (23). М. Х. Сопотов рассказывал: “Вот они (казаки – О. М.) залезли на гору, тут токо вот, что можно подойти только, вот. Стоять войска – никак! А наши, русские, тада зашли с противоположной стороны, и вот по канатам вылезли, и потом тада войско вылезло и – духовая музыка, а он (Шамиль – О. М.) тут никада не ожидал, как вдарила музыка, и он сдался, и поймали Шамиля на горе высокой” (23). В версии И. И. Маковкина подвиг казаков описан следующим образом: “Он (Шамиль – О. М.) на эту гору забрался, значит: “Нихто мене не возьмёт. А там, значит, только с одной стороны можно заехать или зайти. А то – кругом она (гора – О. М.), не влезешь на неё. А с одной стороны – заезжай, винтообразна дорога там сделана, и, вот, по этой дороге, ну, когда его забирали тама, шо туды невозможно было залезть, зайтить, он уже пристрелял там всё, ну и казаки эти надумали, как сделали: лестницы, накопали кругом и ночью, значит, забрались на гору на эту. Шамиль этот спал спокойно: шо, кто может залезть туда – нихто! Они сделали как лестницы, повлезли туда и с тылу ему – ура! Он в панике кинулся и тут его поймали и сложили песню” (30). П. И. Ткаченко: “Он (Шамиль – О. М.) на горе где-то был, на высокой. И вот туда нельзя было до его добраться. Так у скóлу клинья забивали и вылазили туда наверх до него. Казаки...Ну и вот, когда вылезли на гору, а  у  егож было ж много этих... женщин было. И одна сказала ему, Шамилю, шо, говорит, ужеж там казаки. А он ей убил, не поверил, а когда они его окружили и всё” (29). Народные версии захвата имама обнаруживают удивительное сходство с описаниями документальных источников. Действительно, как писал военный историк генерал-майор М. И. Шмикевич, “аул Гуниб расположен на горе того же имени, которая представляет из себя отдельную громадную высоту, поднимающуюся более чем на семь тысяч футов над уровнем моря. С трех сторон Гуниб оканчивается почти отвесными скалами и только с восточной между скалами вьется узкая тропа, которая на самой вершине преграждалась каменною стеною с бойницами и амбразурами, за которыми было три орудия. Самый аул был также обнесен стеной с бойницами и имел укрепленную башню” (13, с. 106).

Правда, народная история приписывает ночное покорение Гуниба казакам, тогда как на самом деле эта честь принадлежит солдатам – охотникам Апшеронского полка, которыми командовали капитан Скворцов и прапорщики Кушнерев, Ассеев и Вышинский (4, с. 308). “Молча, в гробовой тишине, обутые в лапти или завернув ноги в толстые онучи, обвязанные веревочками, – писал  Шмикевич, – люди двигались гуськом по одиночке, по узким тропинкам, переползая местами на четвереньках. Чем выше, тем становилось труднее и опаснее. Малейший звук мог открыть горцам приближение русских, и они завалили бы двигающихся каменными лавинами”(13, с. 107). Н. А. Волконский свидетельствовал: ”Действительно, на этом пункте горы, за завалами, примкнутыми к скалам, в упор которым карабкались апшеронцы, было, сравнительно, мало защитников. Шамиль, вероятно, уверенный в совершенной неприступности этого места, охранял его лишь небольшим числом мюридов; большинство же находилось на восточном фасе, обманутое предшествовавшими действиями полковника Кононовича. Уже часть охотников вступила на вторую терасу и, не обращая внимания и не отвечая неприятелю на его огонь, притягивала крючья и втаскивала наверх остальных товарищей. Каждое движение героев, каждый их шаг стоил нам одного, двух, трех из этих золотых незаменимых воинов... Апшеронские охотники охватили цепью весь карниз третьего уступа, и прежде чем Шамиль успел подослать сюда секурс – они стояли лицом к лицу с горстью неприятеля, засевшего в завалах” (8, с. 417–418).

Как видим, документальные свидетельства в целом подтверждают точность народной исторической памяти (Ср. у И. И. Маковкина “Он в панике кинулся...”, и в историческом описании: ”Появление апшеронцев на Гунибе так поразило Шамиля, что он, отдав приказание собираться к аулу, поскакал туда”(13, с. 107)). Что же касается смещения акцента главных действующих лиц, то здесь перед  нами пример обобщения народного исторического опыта, который делал причастным казачество к свершениям общегосударственного масштаба. Казаки внесли свой огромный вклад в разгром полчищ Шамиля. Утверждение “Мы поймали Шамиля” отвечает идеалам народной истории, традиционным персонажам, которые казачье творчество обогащало новым содержанием.

Присутствие женщины на горе, которая предупредила имама о приступе казаков и была убита недоверчивым Шамилем делает устный рассказ более цельным и эстетически законченным. Коллизия, когда герой действует наперекор предупреждению, дурному предсказанию, житейскому совету, является в народной традиции типичной (18, с. 93). Интересно, что женщины были среди защитников той части Гуниба, куда смогли взобраться апшеронские охотники: “В несколько секунд десятки татарских трупов уже валялись на земле; озлобленно дерутся остальные горцы, в особенности трое из них: как фурии, как бешеные кошки кидаются они в лицо солдатам. Физиономии их искревлены, сухие пальцы хватают лезвие подставленного им штыка, и, в то же время, левая рука заносит кинжал над солдатом; одежды их в беспорядке, волосы открыты, разсыпались по плечам, груди обнажены... Но что же это такое? Неужели это не сон?.. Перед охотниками, представляя из себя оживотворенных ведьм, возстают в неистовом виде, вооруженные с ног до головы, отбивающиеся и нападающие как гиены, три женщины” (4, с. 310 – 311). Не эти ли жуткие рассказы апшеронцев способствовали формированию образа ведьмы-прорицательницы в устной истории казаков?

Князь А. И. Барятинский как победитель Шамиля в записанных нами текстах не упоминается, хотя вряд ли правомочно утверждать, что народная память не хранила это имя. Особенно много текстов, связанных с Барятинским было зафиксировано в терской станице Слепцовской и они вполне характеризуют генерала как военачальника, способного блокировать и добить врага в самых высокогорных теснинах: “В боях, тобой руководимых, / Не встретим мы преград: / С тобой в местах непроходимых / Не скрытен супостат. /. Где прежде нужны были крылья / Был доступ лишь орлам / Туда проникнут без усилья / Легко с тобою нам”(20, с. 130 – 131). Или: “Князь Барятинский! Мы с ним готовы / Сквозь тысячу смертей пройти. / Маршал! аул забил в оковы, / К врагам Царя на марш веди! / И мы, кавказские казаки / Потомки храбрых удальцов, / Мы с детства любим бывать в драке; /Не посрамим своих отцов! / Нам бой и смерть теперь – отрада / Князь Барятинский, веди нас ты в бой! / Не то чеченца, а хоть чорта, / Мы не страшимся, наш герой” (20, с. 132 – 133).

По мнению информатора из ст. Каменнобродской Шамиля пленил генерал Ермолов: “Более он... как... был, ну, относился хорошо, с солдатами жил, с солдатами, с казаками, все. Любили его вообще. И в основном он положил ету, конец войны на Кавказе, он и полонил этого Шамиля. Полонил он не тут, в Дагестане, в селении Гуниб” (33). Нами уже отмечалась тенденция реанимации светлого образа А. П. Ермолова в кубанских станицах Ставрополья в связи с нынешними реалиями этого пограничного с Чечней края (15, с. 65 – 66). Ермолов всегда выступал для кавказских казаков символом победы: “Скоро к бою зов мы слышим – / Мы опять вперед пойдем: / Генерал Ермолов – с нами, / Нас к победам поведет. / Над Кавказскими горами / Слава дел его гремит: / Где ни встретимся с врагами, / Он и бъет врагов, разит / Враги его убоятся, / Перестанут воевать. / Меч его обвит лаврами / И Кавказ отбит на Спас. / Рад  казак служить душою – / Всех желание зараз – / Для трудов к бою готовы; / Они власти им говорят, / Где с Ермоловым стоять. / Где с Ермоловым стояли / Лавры-ковры расцветали” (5, с. 285).

Интересная версия о том, кто был победителем Шамиля, зафиксирована нами в ст. Григориполисской. “Его (Шамиля – О. М.) же, – говорил нам П. М. Косилов, – поймал, по сути дела плянил, это генерал – Грабин, фамилия... Он его плянил, казачий генерал” (32). Возможно что народная традиция переиначила здесь на русский манер фамилию генерала П. Х. Граббе, действительно руководившего несколькими, правда, неудачными, экспедициями против отрядов Шамиля (9, с. 187 – 195). О том, что образ генерала Граббе фиксировался в памяти кавказских войск, свидетельствует бездарная в художественном отношении, но информативная в историко-этнографическом плане поэма убийцы М. Ю. Лермонтова, майора Гребенского казачьего полка Н. С. Мартынова. В поэме есть такие слова: “Совсем замолкла перестрелка, / И в синей куртке новый бард / Запел про подвиги Куринцев, / Про удаль славных Гребенцов, / Как мы живьем брали Тавлинцев, / как Граббе любит молодцов...”(6, с. 4).

В варианте, записанном в ст. Кавказской войсками руководит Ф. А. Круковский – атаман Кавказского линейного казачьего войска (12, с. 27).

Все эти военачальники соединяют в народном сознании качества типологического плана, позволяющие включить их в известный ряд и рассматривать как определенное родовое явление устного творчества. Индивидуальное начало здесь в значительной мере представляет собой конкретную художественную реализацию общего, типологического, заложенного в родовой природе типа.

Стержневым в песне о Шамиле является рефрен “Ох и распрщайся да, ты Шамиль / Да с крутыми горами / Ох, да оставляй своих марушек / Да й, с чёрными бровами” (23). В “крутых горах”, которые в народной традиции казаков всегда выступали символом трудности и невозможности (14, с. 121), прятались участники грабительских набегов. М. И. Чайковская рассказывала “Вот там (на горе – О. М.) он (Шамиль – О. М.) сидел, туда влазил и командовал этими карачаями. Нападали, здорово нападали, он (дедушка Марии Ивановны – О. М.) говоре: “Много уничтожили они (мюриды – О. М.). Налётали верхами. И вот заскочуть: маленький, большой, старый – всех рубали, рэзали. Женщин – сдевалися” (25). Поэтому, видимо, казаки заставляют в песне Шамиля прощаться не столько с родиной, с родными горами, сколько с порочной практикой нападения на хутора и станицы. Блокировав разбойничье гнездо, казаки ставят на ней крест: “Распрощайся, ты грозный Шамиль!” (17, с. 66).

Марушка, как сообщает В. И. Даль – это русская женщина, баба (10, с. 300), но на Кавказе это понятие употреблялось русскими и горцами по отношению к женам. “Марушки – это ж жёны Шамиля, – говорила К. И. Власенко, – ... Они ж красивые у них (карачаевцев – О. М.) – марушки”(24). М. И. Чайковская, пропев строфу “Оставляй своих марушек”, поясняла: “У его (Шамиля – О. М.) двенадцать жён было” (26). Известно, что у Шамиля было 8 жен: Хориа, Фатимат – 1-я, Джавгарад, Зайдат, Шуаната, Фатимат – 2-я, Амминат, Зайнаб (22, с. 146 – 147). Число 12 выступает в данном случае в традиционной версии как конечное, завершенное: дальше некуда.

Глубоко историчны последующие строчки песни: “Ох, да пойдёшь, да пойдёшь, ты, Шамиль / Да й к царю на расправу / Ох, и если царь тебя простит / Да й милость тебе будить / Ох, если царь тебе же да накажет / Да й нам награда будет” (23). Выше уже упоминалось, что казаки были свидетелями разговора плененного имама с князем А. И. Барятинским. Очевидцы встречи в своих воспоминаниях единодушны. Д. А. Милютин: “Начальник объявил Шамилю, что он должен  ехать в Петербург и там ожидать Высочайшего решения” (16, с. 131). Н. А. Волконский: “Смысл их (слов главнокомандующего – О. М.) был тот, что князь Барятинский в свое время звал его (Шамиля – О. М.) к себе добром, предлагал выгодные условия и все было отвергнуто. Тогда он явился сам и взял оружием то, что не сдалось ему добровольно. Условий теперь быть не может: Шамиль должен ехать в Петербург и там предоставить себя милосердию Монарха; жизнь его в безопасности и потребности в пути будут удовлетворены”(8, с. 426). Фраза “Нам награда будет” (в некоторых вариантах – “казнить тебя будем”) обусловлена, видимо, народным идеалом воздаяния за совершенные злодеяния.

В устной истории кубанских казаков Шамиль просит у них прощения: “Ой, вы, кубанцы, братцы-молодцы, / Помирюсь я с вами. / Падарю я вам весь Кавказ, / Одарю деньгами”(17, с. 66). Известны слова Шамиля, сказанные Барятинскому: “Поздравляю вас с владычеством над Дагестаном и от всей души желаю Государю успеха  в управлении горцами, для блага их” (22, с. 100). Тронутый великодушием русского самодержца, осыпавшего плененного имама милостями, Шамиль завещал горцам Кавказа “быть среди искренних подданных русского государства, повиновением приносить пользу новой родине и служить, не принося ущерба и не изменяя” (3, с. 550). “Посылали ж его до царя, – говорила нам М. И. Чайковская... И вот его ж пустили живым, а потом же ж в Турцию, там он идей-то был”(25). После исполнения песни она многозначительно уточняла: “Но простил же его царь!”(26). П. М. Косилов из ст. Григориполисской отмечал: “Его (Шамиля – О. М.) царь не стал уничтожать. Он был в Москве, там ему предоставили жизню, там у них было, вот, построили мечеть, и там он находился до самой смерти...Он сам умер, его не трогали. В Москве”(32). Как видим, народная память кубанских казаков намного достовернее, чем утверждения некоторых кавказских историков, договорившихся в своей ненависти к России до того, что Шамиль был казнен князем Барятинским (См. Гъуазэ. 1990. № 7).

Пленение Шамиля предстает, таким образом,  стержневой, концептуальной темой в системе исторических знаний кубанских казаков о Кавказской войне. Автору не раз приходилось наблюдать ситуацию, когда информаторы затруднялись давать оценку событиям и героям борьбы с горцами, но при упоминании песни о Шамиле оживлялись и с воодушевлением исполняли и комментировали ее содержание. Устное слово о героизме прошлого столетия не только сохраняет память о нем, но и дает примеры для подражания. Представления кубанских казаков о том, как вести себя российским властям на Северном Кавказе сегодня во многом определяются тем, что им известно о деяниях прадедов при аналогичных обстоятельствах.

Понять всю значимость героики кавказских походов для народного сознания можно через реально-исторические событийные и биографические сопоставления. Мы видели, что большинство повествований оказываются вполне проверяемы письменными источниками. При этом необходимо соотносить привязку персонажей и фактов к исторической конкретике с традиционными идеалами казачества. Под влиянием обобщающего эстетического начала, народных понятий о подвиге в текстах о пленении имама Шамиля наблюдается поэтическая героизация прежде всего выходцев из “своей”, казачьей среды. В этнических, пространственных и иных представлениях об этом событии усилена роль разного рода конкретных, местных подробностей и реалий, придающих им дополнительную достоверность. Обостряют местную специфику и национальную память в целом потуги последних десятилетий, направленные на подрыв исторически стабилизирующего статуса русского населения в полиэтничном регионе. Домысливая и оснащая повествование традиционными эпизодами и формулами, кубанцы не искажают главного смысла своего величественного прошлого. Устная история кубанских казаков вписывает Гуниб золотыми буквами в венок славы русского оружия и выражает истинное отношение народа к самоотверженному служению Отечеству его доблестных воинов.

Любимые песни http://garm.by.ru/lubim_pesni.htm  (песня "Али вы кубанцы")

Казачьи песни http://www.infokniga.ru/MUSEUM/pesni1.html

ПРИМЕЧАНИЯ

1.      Азбелев С. Н. История России в народной памяти // Тысяча лет русской истории в преданиях, легендах, песнях. М., 1999.

2.      Бигдай А. Д. Песни кубанских казаков. В редакции В. Г.Захарченко. Т. II. Песни линейных казаков. Краснодар, 1995.

3.      Блиев М. М., Дегоев В. В. Кавказская война. М., 1994.

4.      Богуславский Л. История Апшеронского полка 1700 – 1892. Т. II. СПб., 1892.

5.      Бутова Е. Песни, поющиеся в станице Ищерской, Грозненского округа // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа (СМОМПК). Тифлис, 1893. Вып. 15.

6.      Виноградов В. Б. “Герзель-аул” Н. С. Мартынова как историко-этнографический источник. Армавир, 2000.

7.      Волконский Н. А. 1858 год в Чечне // Кавказский сборник. Тифлис, 1879. Т. III.

8.      Волконский Н. А. Окончательное покорение Кавказа (1859-й год) // Кавказский сборник. Тифлис, 1879. Т. IV.

9.      Гаммер М. Шамиль. Мусульманское сопротивление царизму. Завоевание Чечни и Дагестана. М., 1998.

10.  Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1981. Т. II.

11.  Дегоев В. В. Кавказский вопрос в международных отношениях 30 – 60-х гг. ХIХ в. Владикавказ, 1992.

12.  Захарченко В. Г. Песни станицы Кавказской. Краснодар, 1993.

13.  История русской армии и флота. М., 1912. Т. 6.

14.  Костомаров Н. И. Историческое значение южнорусского песенного творчества // Костомаров Н. И. Славянская мифология. Исторические монографии и исследования. М., 1994.

15.  Матвеев О. В. Образ чеченца в устной истории кубанских казаков // Проблемы истории Северного Кавказа. Краснодар, 2000.

16.  Милютин Д. А. Гуниб. Пленение Шамиля (9 – 28 августа 1859) // Родина. 2000. № 1 – 2.

17.  Песни казаков Кубани. Запись текстов и подготовка к печати И. Ф. Вараввы. Краснодар, 1966.

18.  Путилов Б. Н. Героический эпос и действительность. Л., 1988.

19.  Садовень В. В. Русские художники-баталисты XVIII – ХIХ веков. М., 1955.

20.  Семенов П. Песни, поющиеся в станице Слепцовской // СМОМПК. Тифлис, 1893. Вып. 15.

21.  Толстой Л. Н. Дневник 1847 – 1854 // Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 46. Репринтн. воспроизв. издания 1928 – 1958 гг. М., 1992.

22.  Чичагова М. Н. Шамиль на Кавказе  и  в России. Биографический очерк. СПб., 1889.

23.  Полевые материалы Кубанской фольклорно-этнографической экспедиции 1996 г. (ПМ КФЭЭ-96). Аудиокассета (АК) № 1231. Станица (Ст.) Надежная Отрадненского района (р-на) Краснодарского края. Информатор (Инф.) Сопотов Михаил Харитонович, 1910 года рождения (г. р.).

24.  ПМ КФЭЭ-98. АК № 1425. Ст. Преградная Урупского р-на Карачаево-Черкесской республики (КЧР). Инф. Власенко Ксения Ивановна, 1918 г. р.

25.  ПМ КФЭЭ-98. АК № 1425. Ст. Преградная Урупского р-на КЧР. Инф. Чайковская Мария Ивановна, 1911 г. р.

26.  ПМ КФЭЭ-98. АК № 1426. Ст. Преградная Урупского р-на КЧР. Инф. Чайковская М. И., 1911 г. р.

27.  ПМ КФЭЭ-98. АК № 1540. Ст. Сторожевая Зеленчукского р-на КЧР. Инф. Крикунов Афанасий Павлович, 1906 г. р.

28.  ПМ КФЭЭ-98. АК № 1541. Ст. Сторожевая Зеленчукского р-на КЧР. Инф. Колкова Евгения Филиповна, 1926 г. р.

29.  ПМ КФЭЭ-98. АК № 1664. Ст. Кардоникская Зеленчукского р-на КЧР. Инф. Ткаченко Алексей Петрович, 1905 г. р.

30.  ПМ КФЭЭ-99. АК № 1829. Ст. Расшеватская Новоалександровского р-на Ставропольского края (кр.). Инф. Маковкин Иван Иванович, 1913 г. р.

31.  ПМ КФЭЭ-99. АК № 1830. Ст. Расшеватская Новоалександровского р-на Ставропольского кр. Инф. Павлов Петр Иванович, 1909 г. р.

32.  ПМ КФЭЭ-99. АК № 1874. Ст. Григориполисская Новоалександровского р-на Ставропольского кр. Инф. Косилов Петр Михайлович, 1910 г. р.

33.  ПМ КФЭЭ-99. АК № 1902. Ст. Каменнобродская Изобильненского р-на Ставропольского кр. Инф. Усов Василий Михайлович, 1923 г. р.

34.  ПМ КФЭЭ-99. АК № 1904. С.Сенгилеевское Шпаковского р-на Ставропольского кр. Инф. Тароватов Василий Георгиевич, 1910 г. р.