Аристократическая казачья республика vs. диктатура красных и белых. Профессор Андрей Зайцев — о 1917 годе на Кубани

Андрей Алексеевич Зайцев — профессор кафедры истории России КубГУ, доктор исторических наук, член Общественной палаты Российской Федерации, председатель регионального отделения просветительской организации «Общество "Знание"». Специально для проекта «1917 на Кубани» мы поговорили с историком о работе с малодоступными архивными материалами, о неоднозначном толковании революционных событий и о неоднородном составе кубанского казачества.

 Почему вы выбрали темой исследования именно события 1917 года, последующую Гражданскую войну и 20-е годы на Кубани?

— На старших курсах университета моим увлечением стали воспоминания участников Гражданской войны на Кубани и в Черноморье. Это был период первой половины 1980-х годов, и тогда доступны были мемуары исключительно со стороны революционного, «красного» движения.

Тогда меня и заинтересовал взгляд с другой, «белой» стороны, насколько он объективен, как с ним ознакомиться. Возникли проблемы с получением допуска в архивы и спецхраны в библиотеках. Туда можно было попасть только после прохождения согласования — ты должен был быть членом КПСС либо кандидатом в члены партии.

Но запретный плод сладок. Написав в Ленинградском госуниверситете дипломную работу по воспоминаниям участников революции и Гражданской войны на Кубани и в Черноморье, на следующей стадии я расширил рамки исследования, вышел за пределы источников личного происхождения, обнаружив, что многое хранится в фондах не как воспоминания, а в виде архивных документов. И все это закончилось кандидатской диссертацией.

Хотя я писал ее в годы перестройки и гласности, чтобы защититься, ее нужно было корректно для того времени назвать. Такое заглавие, как «Белое казачество в Революции и Гражданской войне» или «Третья сила в Революции и Гражданской войне» даже в конце 80-х было невозможно. Работы моих старших коллег назывались «Разгром контрреволюции», «Крах контрреволюции», «Партия большевиков в борьбе с контрреволюцией», поэтому я остановился на нейтральном для того времени названии «Контрреволюция на Кубани и в Черноморье в 1917‑1920‑гг.».

И когда я получил допуск в фонды архивов Краснодарского края и Ростовской области, то обнаружил массу неизвестных документов. Например, у меня в руках оказался дневник белого генерала Эрдели — и главное там не война, а его отношения с любимой женщиной, которая была замужем за другим человеком. И определяющим для него мотивом выбора места дальнейшей службы являлось ее местоположение, и он последовал за нею сюда, в Екатеринодар. Или дневник неизвестного адвоката — бытовые зарисовки благодатного юга на фоне голодного Питера и Москвы.

В общем, все это было для меня счастливым сочетанием научного и чисто человеческого интереса. Я начал понимать, чем революция стала для людей, оказавшихся по ту сторону баррикад — глубоким потрясением и трагедией.

Никто не знал, что февраль 1917 года с его лозунгами свободы, равенства и братства обернется октябрем и благие намерения вдруг трансформируются в неуправляемый процесс.

Временное правительство, которое находилось у власти восемь месяцев, так и не сумело перехватить политическую повестку у большевиков. А они все очень просто объясняли народу: «Вы хотите мира? Вот вам Декрет о мире. Хотите земли? Вот Декрет о земле. Хотите Учредительное собрание? Вот вам Учредительное собрание». Того, что Декрет о мире обернется Гражданской войной, никто тогда не знал. Что Декрет о земле обернется через каких-то 12 лет сплошной коллективизацией — тоже никто не мог предполагать. Учредительное собрание разогнали на второй день после его созыва — это тоже стало для всех полной неожиданностью.

Почему многие исторические документы того периода не сохранились?

— Эпоха была такая, что о документах думали меньше всего — спасали жизни и состояния. В то же время удивительно, как старая школа бюрократии и делопроизводства продолжала безукоризненно работать на Кубани даже в бурные революционные и военные годы. Благодаря этому протоколы заседаний Кубанского краевого правительства, стенограммы краевой и законодательной рад сохранились практически полностью. Со стороны революционного лагеря — декреты, постановления, протоколы Совета народных комиссаров — лучше сохранились на федеральном уровне. Но большинство документов растворилось в этой революционной эпохе. Почему так мало фотографий осталось? Часть оказалась в эмиграции. Люди увозили туда свои альбомы семейные, и они, возможно, там еще сохранились. Тот, кто оставался здесь, от свидетельств даже своего дореволюционного, а тем более «контрреволюционного» прошлого пытался избавиться.

Если говорить о хорошо сохранившихся массивах документов, то их два: протоколы заседаний Кубанского краевого правительства и кубанских краевой и законодательной рад. Но до недавнего времени с ними были проблемы — они постепенно угасали и были малодоступны не только массовому читателю, но и исследователям.

В конце мая 2017 года по инициативе Общества «Знание» и при поддержке Законодательного собрания Краснодарского края увидел свет шеститомный сборник оцифрованных протоколов и стенограмм заседаний кубанских краевой и законодательной рад с 1917 по 1920 годы. Выход издания приурочен к столетию кубанского парламентаризма. Всего в сборник включено более 173 документов (протоколы, стенограммы, сводки, записки) суммарным объемом 3600 страниц — архивные документы и печатные издания того времени. Часть первоисточников находились в состоянии угасающих текстов.

Совместно с Законодательным собранием Общество «Знание» направит сборник в государственные архивы, музеи, библиотеки, общественные организации и вузы, органы власти Краснодарского края и в отделы Кубанского казачьего войска. Электронная версия уже размещена на сайте Кубанского казачьего войска http://www.slavakubani.ru

Но даже ключевые мероприятия, которые происходили на Кубани, — документальных фотографий практически нет.

— Ну ведь дальше последовала Великая Отечественная война, то есть архивы перемещались, фонды перевозились, многое было утеряно. По 1917 году не осталось практически ничего, что можно было бы точно атрибутировать к месту и времени. Осталось много фотографий в белогвардейских и эмигрантских журналах. Там и рисунки, и фотографии, запечатлевшие участников и лидеров белого движения, даже на обложках. Но все это подлежало изъятию или уничтожению. Что осталось в России, попало в спецхраны.

Такая ситуация с первоисточниками может повлиять на искаженное толкование истории, для пропаганды, допустим?

— Не надо забывать, что на протяжении более чем 70 лет в стране господствовала советская историография, базировавшаяся на классовом подходе. Затем у нас был перекос в годы перестройки, в период гласности, когда на читателя хлынула масса ранее запрещенной белоэмигрантской литературы, в основном мемуарной. «Очерки русской смуты» генерала Деникина, воспоминания генерала Врангеля, «Архив русской революции», «Белое дело». То, что было недоступно рядовому читателю ранее, совершенно изменило его взгляд  на произошедшее с Россией в 1917–1920 гг.

«Пламенные революционеры» — была в СССР такая серия издательская, типа популярной «Жизни замечательных людей». В перестройку они превратились в злых демонов революции. Я в ту пору студентам говорил, что пора издавать серию «Пламенные контрреволюционеры».

Появились «Записки белого партизана» Шкуро, которого идеализировали некоторые наши кубанские краеведы — прямо рыцарь без страха и упрека перед нами представал. Хотя еще генерал Врангель писал о нем, что тот был гуляка, а его партизанский отряд в годы Первой мировой войны болтался без дела на Западном фронте, в результате чего его отослали в тыл.

Речь идет о том, что революцию не делали в белых перчатках ни красные, ни белые. Люди авантюрного склада были с обеих сторон. Яркий пример — Виктор Покровский, один из соратников Шкуро. Ему, как и Шкуро, было около  30 лет, и ничего другого, кроме как воевать и убивать, они, как и все воевавшее поколение, не умели. И революция раскрыла перед ними вот такие грандиозные возможности продвигаться по карьерной лестнице. И если говорить об искажениях, то да, волна идеализации белых пыталась собой перекрыть волну прежней идеализации красных.

Сейчас мы находимся в эпохе постмодерна, когда историками все сказано, написано, точки зрения все выявлены, акценты расставлены. Теперь возможность расставлять акценты появилась у самого читателя, после того как он самостоятельно сможет ознакомиться с первоисточниками.

Я считаю, что революция далека от прежнего двуцветного изображения «красные-белые», надо еще и «зеленых» нарисовать, представляющих третий, символический цвет революции. Кубанское казачество и черноморское крестьянство как раз и хотели пойти по третьему пути — ни с красными, ни с белыми.

Чем отличались революционные события на Кубани от общероссийских?

— Революция — это молот и наковальня двух диктатур. С одной стороны — диктатура большевиков, с другой — диктатура белого генералитета. У казаков тогда была поговорка: «Мы не большевики и не кадеты, мы казаки-нейтралитеты». И они пытались где-то до февраля 18-го года здесь, на Кубани, выдерживать эту линию.

Но когда произошел Октябрьский переворот, а именно так современники называли большевистскую революцию в Петрограде, события на Кубани развивались по другому сценарию. Еще до 24–25 октября Кубанская краевая рада взяла всю полноту власти на себя, как и раньше — в июле, еще до того, как закончилось двоевластие в Питере.

Теперь о казачьем войсковом правительстве и раде. Из 3 млн населения Кубани казаки составляли порядка 46%. И все было бы правильно, если это казачья демократия для казаков, то есть атаман (президент), войсковая рада (парламент) и войсковое правительство. Но большая, остальная половина населения, состоявшая преимущественно из иногороднего крестьянства, — теперь все они должны были подчиняться действиям краевого правительства, краевой и законодательной рад.

Потребовалась Октябрьская революция, чтобы казаки стали делиться своими привилегиями с иногородними, чего они не хотели делать ни в апреле, ни в июле 1917 года, ни даже в начале октября 1917 года.

Почему историки утверждают, что по всей стране было двоевластие, а у нас говорят о троевластии и даже многовластии?

— Ну, с двоевластием все просто. Была такая простая ленинская формула: в Петрограде Временное правительство с одной стороны, а с другой — Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Хотя злые языки тогда шутили: «рабочих, крестьянских и собачьих депутатов», предвосхищая Булгакова с его Шариковым.

Если в Петрограде двоевластие 4 июля 1917 года кончилось тем, что большевики неудачно вывели вооруженную демонстрацию на улицы Петрограда и их загнали в подполье, то на Кубани еще до этого комиссар Временного правительства Бардиж передал всю власть местному Кубанскому войсковому правительству.

В казачьих регионах троевластие, по мнению Деникина, заключалось в следующем: помимо комиссаров Временного правительства и Советов были казачьи органы власти — Рада на Кубани, Круг на Дону. Кроме того, в период между февралем и октябрем 1917-го действовали всевозможные комитеты общественной безопасности, гражданские комитеты, исполкомы, городские думы, станичные правления и атаманы и прочие старые и новые органы власти. Это было реальное многовластие. Оно еще и перемножалось на то, что на Кубани в октябре 1917 года Рада объявила о том, что она не признает власти Совета народных комиссаров, а в Черноморской губернии советская власть установилась по общероссийскому сценарию ее «триумфального шествия».

Левые газеты тогда писали, что на Кубани в 1917 году была создана аристократическая казачья республика, которая признает права только казачьей аристократии, то есть всех казаков, а иногородних делает гражданами второго сорта.

Но если заглянуть в этот лагерь контрреволюции, а лучше называть его антибольшевистским, поскольку он не был единым, мы видим: линейцы и черноморцы друг с другом выясняют отношения, правительственные кризисы, смена составов правительства — всего их за три года было 9 (!) — и плюс еще Добровольческая армия Деникина, находившаяся в антагонизме со своими, казалось бы, союзниками — кубанскими казаками.

Если рассматривать подробнее земельные споры между казаками и иногородними, какую роль в революции и Гражданской войне они сыграли?

— Земельный вопрос лежал в основе решения дальнейшей судьбы крестьянской России. В чем была притягательность Декрета о земле большевиков — и для Кубани особенно? 46% населения, казачество, владело почти 80% всего земельного фонда. 20% — частновладельческие, казенные, монастырские земли, коренных крестьян и горцев, но это мелочи. А иногородним что? Естественно, что большая половина населения претендовала на эту землю.

А здесь еще и масса противоречий внутри самого казачества. Черноморское зажиточное правобережное казачество, украиноязычные потомки запорожцев, которые первыми сюда пришли, высадились на Тамани и основали, по сути, Екатеринодар и первые кубанские станицы, — они жили на черноземье. Наделы земли были такими большими, что эту землю служилое казачество просто физически не могло обрабатывать самостоятельно, и оно сдавало ее в аренду иногородним, которые платили за пахотные земли, а еще и посаженную плату войску за право проживать на Кубани.

Противоречия у зажиточного черноморского казачества были не только с иногородними, но и с малоземельным русскоязычным линейным казачеством. Потомки донцов, хоперцев, переселенных на Кубань в годы Кавказской войны, основали Новую линию. Они осваивали левобережье и верховье Кубани — предгорье, бедные лесистые и каменистые почвы без чернозема.

И вот эти две силы — линейцы и черноморцы — находились в своеобразном антагонизме между собой. Русскоязычные линейцы в годы революции видели свое будущее только в составе единой великой России, а украиноязычные черноморцы, потомки запорожцев, видели себя только в составе неньки (матери) Украины.

Расскажите о ярких личностях, которые приходят Вам на память, когда речь идет о той эпохе.

— Мне вообще хотелось, чтобы не было этой диспропорции, что вот «рыцари белого дела» с одной стороны, чистые и безупречные, а с другой — кровожадные красные. Были, хоть и редкие, но примеры рыцарского поведения. Об этом писал в своих воспоминаниях генерал Деникин. После гибели Корнилова и отступления от Екатеринодара в апреле 1918 года белым офицерам, оставленным у красных, под честное слово старого большевика Лиманского (отпущенного до этого Деникиным заложника) была сохранена жизнь.   

Или, например, Епифан Ионович Ковтюх, который был прообразом батьки Кожуха в повести Серафимовича «Железный поток». Он был иногородним, батраком, своей кровью и воинским мастерством заслужил право на погоны штабс-капитана, окончив в годы Первой мировой войны школу прапорщиков, выпускников которой кадровые офицеры царской армии презрительно называли «прапорщиками от сохи».

Яркой фигурой являлся Николай Степанович Рябовол, бессменный председатель Кубанской Законодательной Рады. У меня статья о нем была — «Свой среди чужих, чужой среди своих». Воевал против красных, а погиб от рук белых. В Ростове его застрелили деникинские офицеры.

Компромиссной фигурой был Филимонов Александр Петрович, атаман Кубанского казачьего войска. Он пытался сгладить противоречия между черноморцами и линейцами.

Еще можно вспомнить семью Полуянов. Ян Васильевич Полуян, Дмитрий Полуян, их сестра, которая позже была на Кубани наркомом по делам просвещения. Полуяны — казаки станицы Елизаветинской, а воевали на стороне красных.

А в чем были их мотивы? В белом движении понятно, что казаки делали, а в красном?

— То, что казачество не было однородным, мы уже поняли по этническому признаку. Если смотреть по уровню достатка, то приблизительно 60% казаков на Кубани были середняками — людьми достаточно зажиточными, но трудовыми. А остальные делились по 20% между бедняками и так называемыми кулаками.

И вот эта часть середняцкая, у которой психология была, с одной стороны, труженика, с другой сотроны, собственника, слышит, что большевики обещали отменить воинскую обязанность — повинность казачества, которой середняки особенно тяготились. А те, у кого земли почти не было, бедное казачество, им вообще было нечего терять после революции.

Ведь большевики предлагали очень увлекательную идею: все равны, никаких сословных предрассудков, равенство всеобщее. Дворянин ты, крестьянин — мир открывается перед тобой, выражаясь современным языком, социальный лифт тебя вынесет на невероятные высоты.

А в казачестве добавились еще противоречия между «отцами и детьми». Молодые казаки-фронтовики, которые воевали на фронтах Первой мировой войны вместе с иногородними, видели, что это — их братья по оружию, сословные противоречия на фронте стирались. Здесь много всего намешано, и вот эта психология фронтовиков, отчасти революцинизированных, им-то мир нужен был, а дал его кто? Большевики.

Казачество, прежде всего молодежь, очень быстро избавилось от монархических иллюзий, и это удивительный феномен. Вроде и Екатерина землю дала, в конвое Его Императорского Величества служили, царь с ними христосовался, дарил на Пасху подарки. Понятно, что сотня конвоя Его Императорского Величества — ничтожно мало по сравнению с многомиллионным казачеством, но ведь идеи эти были общеказачьими, и вот в 1917 году они разрушились как карточный домик.

Все материалы спецпроекта «1917 на Кубани»