«Такого беспредела, как сейчас, не было никогда». Интервью с легендой кубанской милиции

Свою работу в милиции Ричард Балясинский начал в 1957 году и прошел путь от простого опера до начальника Краснодарской школы милиции. Заслуженный работник МВД СССР, кавалер орденов Почета и Дружбы народов, Герой труда Кубани, в свои 89 лет Балясинский продолжает работать помощником начальника Краснодарского университета МВД по работе с ветеранами.

Юга.ру побывали в гостях у легендарного краснодарского милиционера.

Вы пришли в милицию больше 60 лет назад. За годы службы ни разу не возникало желание все бросить?

— Нет, никогда не возникало. Наоборот, я всегда придумывал для себя мотивацию. Когда работал следователем, с расследованием каждого уголовного дела я себе ставил задачу — получить еще более сложное дело и довести его до конца. Чтобы оно без всяких «но» было железно доказано.

А бывали «но»?

— Бывали. Я не скрою, что некоторые работники, чтобы быстро от чего-то отделаться, могли недобросовестно подойти к расследованию. Бывали такие преступники, которые хотели взять на себя маленькое дело, дабы скрыть серьезное. Приходилось выводить их на чистую воду. За 60 лет работы я много чего повидал, но есть эпизоды, которые особенно врезались в память. Хотя я помню почти все, что происходило за все эти годы.

Одно из самых интересных дел, что я вел, было дело Николая Лесникова в 1966–67 году. Это был особо опасный преступник, вор-рецидивист, одиночка. С 16 лет начал путешествовать по тюрьмам страны. К тому времени ему было 55 лет. За четыре месяца с ним я объездил почти весь край, по разным городам и районам, где он совершал преступления. В стене толщиной в полтора кирпича меньше чем за два часа он делал отверстие, пролезал в магазин и забирал товары. Во время совершения преступления он пользовался свечкой. Я спрашивал: «Николай Петрович, а почему не фонариком?» — «Знаете, фонарик — это техника, она отказывает иногда. А свечку я поставил под прилавок — и мне полки с товаром видны, и с улицы света не видно».

Я доказал его вину по более чем 30 кражам. Ему грозила высшая мера или до 15 лет лишения свободы. Столь суровой статья была потому, что это были хищения в особо крупном размере — я доказал, что он украл больше чем на 10 тыс. рублей. Для сравнения, старший следователь тогда получал 130 рублей. Это сейчас миллиарды воруют, и дают пять-шесть лет, а тогда за кражу социалистического имущества наказывали сурово. У Лесникова был взрывной характер, общаться с ним было сложно. Но я старался находить подход, подкармливал его. Просил сына сбегать в магазин, купить докторской колбасы, кефира и булочку. И потом я сидел на допросе и угощал Лесникова.

Откуда такое уважение к преступнику?

— Преступник тоже человек. А я всю жизнь любил людей и с любым преступником вел себя нормально, если он вел себя адекватно. Это судьба с Лесниковым злую шутку сыграла. Он сбежал из дома в 16 лет, не выдержав издевательств мачехи, и всю жизнь прожил по тюрьмам. Помогли сблизиться с преступником книги. У него было замечательное образование — два класса. Но в тюрьмах он работал в типографии и научился читать и писать. Читал хорошие книги, не беллетристику. Иногда, правда, фамилии путал — говорил, что любит Дю́му читать.

Перед тем как начать поездки по краю, по местам совершения преступлений, я его предупредил: «Николай Петрович, учти, я стреляю без предупреждения». Он ответил: «А я вас уже изучил за эти несколько дней. Даю слово, что сбегать не буду и ничего плохого не совершу». Перед судом он попросил, чтобы я присутствовал на суде. Дали ему в итоге всего лишь десять лет. Когда ему предоставили последнее слово, он сказал, что в 55 лет он хочет пожать руку следователю и сказать огромное спасибо кубанской милиции. Впервые к нему отнеслись по-человечески.

Потом вы не следили за его судьбой?

— Конечно, следил. Пару раз даже отправил небольшие посылочки. В итоге отсидел он свой срок полностью. Вышел — и в ту же ночь совершил кражу. Снова попал в колонию и там уже умер.

Когда я пришел в милицию в 1957 году, время было тяжелое. В крае было всего лишь пять полковников и всего 17 человек имели высшее образование. С тех лет изменилось очень многое. Изменился и я. Восемь лет я провел в уголовном розыске, четыре года в следствии, два года был начальником дежурной части, работал замом начальника ГАИ, а в 1977 году стал начальником школы усовершенствования начальствующего состава милиции МВД СССР. В 1990 году в возрасте 61 года я ушел на пенсию, но работать так и не перестал. Я продолжаю учить детей, встречаюсь с ними, делюсь знаниями и опытом.

А ваше первое дело помните?

— Я пришел из уголовного розыска в следствие, и меня сразу отправили к куратору майору Башмару, который расследовал уголовное дело о хищении колбасных изделий с мясокомбината. И вот я сижу в кабинете и наблюдаю, как майор допрашивает водителя Иванова: «Где колбаса?» — «Не знаю!» — «Где колбаса?» — «Не знаю, товарищ майор». Я попросил разрешения побеседовать с водителем самостоятельно. Начал с ним разговаривать, изучать его психологию, чтобы понять, на что он реагирует. В итоге удалось установить истинную картину: бухгалтер делала поддельные документы, а получавшийся таким образом неучтенным товар сдавали в магазин. Тридцатирублевую колбасу сдавали по 20 рублей. Полученную прибыль делили между собой сообщники — бухгалтер, экспедитор, водитель. Сколько им дали, не скажу — на суде не присутствовал.

На службе приходилось применять оружие?

— Приходилось. Стрелял. Но жертв не было. В меня стреляли — один раз пуля просвистела над левым ухом. Один раз ножичек в плече застрял. А так — в основном обходилось. Один раз руку при задержании сломали, когда брали хулигана весом килограммов в 110. Не считая тех, кого я посадил на скамью подсудимых, у меня 36 задержанных особо опасных преступников. Не мной лично в одиночку — мной вместе с группой.

Были ситуации, когда вы были близки к смерти?

— Еще до милиции я четыре года служил в ВДВ, совершил 85 прыжков, один из которых был из аварийного самолета. Я выбросился над площадью Челюскинцев в Туле, а там стоит памятник красноармейцу, который держит в руках винтовку. Штык у винтовки — метра полтора. Когда я приближался к земле, за несколько мгновений перед глазами пролетела вся жизнь. Я летел и думал: не попасть бы на этот штык. Обошлось, сел рядом. Пришлось потом в госпитале полежать.

Как вы предпочитали отвлекаться от службы в милиции?

— Всегда любил семью, и то редкое время, когда был свободен от работы, я уделял жене и детям. Когда я занимался сыском, иногда брал с собой сына, которому было 7–8 лет. Я говорил ему: «Если я где-то зацеплюсь, беги сразу в автомат, звони 02, говори, что ты от Ричарда, и рассказывай, что тебе нужно». Все дежурные знали, кто такой Ричард. Так что сын был в курсе моих дел с детства. Я брал его на охоту, на рыбалку, с 12 лет научил его стрелять, в 15 лет начал водить машину. Но милиционером он не стал — после окончания университета он сказал, что хватит нам в семье одного милиционера, которого мы и так очень редко видим дома. Сын пошел по гражданской линии. А вот внуки пошли по моим стопам — один уже капитан, второй учится на третьем курсе.

Польское происхождение не мешало в жизни и карьере?

— Очень мешало. В 1950-м году я подавал документы в офицерское училище — меня притормозила контрразведка. Балясинский Ричард Генрихович? Тем более я шесть месяцев во время войны пробыл на оккупированной территории — 2 августа немцы заняли Кулешовку в Белоглинском районе, и только 28 января их вышибли. И вот, значит, мы вместе в Вовкой Уколовым подали документы в Сызранское десантное училище. Уколова взяли, а меня нет. Только потом знакомая машинистка из штаба рассказала, что смотрела документы и там было написано: «временно воздержаться» — и подпись начальника контрразведки. Отслужил я еще четыре года, был отличником боевой и политической подготовки, меня позвали на должность младшего лейтенанта. Но уже не пошел. Сказал, что тогда я вам не понадобился, а сейчас — не хочу. Демобилизовался и пошел на завод Седина.

Когда я работал на заводе, меня коллектив выдвинул в народные заседатели. Судья Сидоренко, второй заседатель — Литвинов. Ну одно заседание мы провели, второе. И как‑то сидим, разговариваем, и Литвинов говорит: «А вот ты Балясинский, Ричард, еще и Генрихович, ты бы мне встретился в 20-м или 21-м году, я бы тебя расстрелял. Я спрашиваю: «А за что?» — «Как за что? В то время не стал бы разбираться, кто ты и что ты. Сразу видно, точно контра». И показывает удостоверение — такая длинная бумаженция и написано: «Предъявителю сего Литвинову разрешается приводить в исполнение революционные законы». И подпись — Серго Орджоникидзе. Он рассказывал, что приводили людей на допрос: «Кого там задержали?» — «Контриков каких-то». — «Точно контрики?» — «Точно!» — «Сколько?» — «Семь». — «Хорошо». И записывает у себя: плюс семь. Вы понимаете, не глядя, не разговаривая, не спрашивая. Дословно вам говорю. Может, мне кто-то не поверит, но я это рассказывал, когда они еще живы были. Вот так в те годы это решалось.

Есть такое мнение, что в советское время не было преступности и она появилась только в последние годы. Вы согласны с этим?

— Преступность была всегда — и во время Петра I, и даже раньше. Кто такие опричники? Это же аналог КГБ. Иван Грозный создал вокруг себя опричнину, дал им право наводить порядок. Преступность в стране была всегда, но не в таком масштабе. После войны действовали банды, были преступники и в советские годы... но такого беспредела, как сейчас, не было никогда.

Вы смотрите фильмы про полицию? Правду там показывают?

— Есть хорошие фильмы — «Место встречи изменить нельзя», «Ночной патруль», «Ликвидация». Но современные сериалы не очень люблю. Вот что у нас по программе сейчас идет? «Морские дьяволы». Пару раз видел, больше не смотрю. Стреляет героиня из пистолета — я насчитал 30 выстрелов. А в пистолете же всего восемь патронов. Ну как так бывает? Смотреть противно, как она прыгает, стреляет, а в нее никто не может попасть. А в другом фильме генерал — дурак! Ну бывает и такое в жизни, но нельзя же показывать это на экране. Или вот показывают, как преступник фыркает и плюется. Никогда нам преступники не плевали в лицо. При задержании оказывали сопротивление, но когда они были в наших руках, вели себя довольно скромно.

Если сравнить достаток милиционера 70-х и зарплату современного полицейского — кому жилось лучше?

— Всегда — и тогда, и сейчас — были нищенские оклады. На заводе я зарабатывал в среднем 1400–1600 рублей [после денежной реформы 1961 года цены и зарплаты уменьшили в 10 раз — прим. Юга.ру], не считая премий. Первый оклад в милиции был 900 рублей, без премий, без ничего. Было сложно. Потом стали доплачивать за звание — капитану полагалось 60 рублей, а еще добавилось за выслугу лет. Помню, принес домой чистыми 200 рублей. У меня жена спросила: «Куда будем их девать?» Потом нашли, конечно, куда — и опять стало не хватать. Со временем я получал новые звания, занимал новые должности и получал в итоге больше 500 рублей. По тем временам солидные деньги, я уже чувствовал себя королем.

Были взятки в советской милиции?

— Сейчас из гаишников делают взяточников, а в наше время это были редкостные случаи. Мы выгоняли таких сразу. В Горячем Ключе старшего госа убрали за то, что взял 3 рубля — тремя монетами. Возле «Авроры» инспектор взял 2 рубля, которые потом съел в кабинете у начальника ГАИ, чтобы скрыть вещественные доказательства. Тоже уволили. За 80 рублей старшему сержанту с Ростовского поста восемь лет дали. Грузин вез апельсины без документов и дал ему деньги. Уехал, а потом заявил и рассказал, какими купюрами дал. Приехали оперативники и у сержанта с окладом 40 или 50 рублей в месяц нашли в кармане те самые купюры. Дали ему восемь лет.

А можете вспомнить ваше самое сложное дело?

— Не знаю как сложное, но было одно очень запоминающееся дело. Одно из преступлений в Верхнебаканской мы раскрыли спустя девять лет. Женщина подговорила брата убить ее мужа. Она молодая, а муж болезненный, вредный, не давал ей жизни. Брат вернулся с войны, и у него был немецкий парабеллум. Он родственника застрелил, пока тот спал на лавке. Ночью в палисаднике выкопали яму, спрятали и на этом месте посадили яблоньку. Убитый часто уезжал в больницу, и никто его не хватился. Жена через несколько дней начала рассказывать, что Петрович уехал в больницу в Новороссийск и до сих пор не вернулся. Начала волноваться, пошла в милицию. Найти его не смогли, дело приостановили. И уже через несколько лет вернулись к этому делу и вызвали этого брата сюда на допрос. Он домой пришел, я за ним шел и лично видел, как он в палисадник заглянул и посмотрел так на яблоньку. И я говорю своим коллегам, а сколько яблоне лет? Точно копать надо здесь.

А как вы догадались?

— Понимаете, у преступников есть такая тяга — возвращаться на место преступления. Это не миф. Он обязательно придет посмотреть. Мы начали копать, обнаружили череп, а в нем дырочка. Брата этого мы в КПЗ посадили и утром вызвали на допрос. И он там сказал: «Столько лет жил в страхе и вздрагивал от любого шума, думая, что за мной пришли. Слава богу, впервые за девять лет ночью я спал спокойно».