«Я думаю, книги и черепашку-ниндзя стоит ему с собой в гроб положить». В челябинском интернате внезапно умер подросток, который раньше жил в Краснодаре

Вечером 7 июля 16-летний Артём Энкин в хорошем самочувствии лёг спать — и умер. Так его маме Марине сказали в челябинском интернате, где парень жил последние полгода. Поговорили с женщиной накануне похорон. Добиться расследования внезапной смерти сына ей помогла краснодарская общественница Анна Малова.

Мы созваниваемся поздним вечером — в Челябинске уже почти 11. Марина сказала, что это время ей подходит, потому что по ночам она всё равно не может заснуть. Женщина говорит почти монотонно, не плачет и почти не проявляет эмоций. Волосы наскоро собраны в пучок, глаза широко открыты.

«Давайте поговорим, и я пойду, мне нужно собрать кое-что на завтра. Книги. Черепашку-ниндзя найти. Я думаю, что стоит их с собой положить [в гроб]. Он очень любил художественную литературу, «Дядю Стёпу», книги по фильмам — «Последний богатырь», «Ёлки», — советские книги», — Марина готовится к прощанию с сыном.

Артём читал самостоятельно, много и охотно, книги искал на «Авито». Наизусть учил длинные произведения.  

«В интернате тоже хотели, чтобы он участвовал в конкурсе, сняли видео, как он читает «Белую берёзу под моим окном» и «Дядю Стёпу». 30 июня он не выступал, сказали, из-за плохого самочувствия. Я сейчас сожалею, что мой ребёнок это учил, старался, за честь интерната. Хотел защитить честь людей, которые его погубили», — женщина почти кричит.

Семья Артёма всегда жила на Урале. Пять лет назад они переехали в Краснодар, но потом вернулись. Во время жизни на юге Артём и его родители познакомились с «Открытой средой». Организация помогает людям с расстройством аутистического спектра, такой диагноз был и у Артёма.

«Я очень люблю свой центр «Альтар», потому что он самый хороший центр в мире. Тут много особенных деток, которые хорошие. Я тоже хожу практически на все занятия. Во-первых, подготовка к школе, рисование, ИЗО, психолог. Потом танцы, йога», — уже 11-летний Артём на камеру рассказывал о краснодарском инклюзивном центре. Улыбался во все зубы и много жестикулировал.

Узнав о трагедии, руководительница «Открытой среды» Анна Малова помогла семье добиться расследования смерти подростка. 

«Мама была в большом стрессе, она столкнулась с несправедливостью системы, с горем, травмой, необходимостью защищать свои права, права ребёнка. Нужен был какой-то путеводитель, провести, показать, куда обратиться и с какими документами, как добиться огласки. Это нормально. Если на тебя упал рояль, ты не бежишь через час в прокуратуру, ты обрабатываешь, что произошло, залечиваешь раны. Я не какой-то герой, просто в таких случаях важны помогающие люди, присутствие третьей стороны — чтобы не потерять время, опыт, нервы. Например, если бы мы не занялись этим, мальчика бы похоронили 11 июля, и повторное вскрытие провести было бы сложнее», — рассказывает Анна.

«Нет у нас никаких растяжек, он сам бьётся» 

В 2019 году, уже в Челябинске, парню стало хуже. 

«Он, например, мог сказать: «Мне слышится, что нужно убить младшего брата», — объясняет Марина.

В областной психиатрической больнице диагноз поставить не смогли, и в январе 2020 Артёма госпитализировали в Научный центр психического здоровья в Москве. Там врачи сказали, что у Артёма детский тип шизофрении. Всего несколько дней без постоянного наблюдения медиков — и подростку становилось хуже. Парню пришлось переехать в интернат — сначала в один, потом, из-за плохих условий, в другой. 

С декабря 2021 года Артём жил в Троицком центре содействия семейному воспитанию. Дорога Марины из Челябинска до центра на юге области занимала три с половиной часа. Она передавала сыну необходимые лекарства, привозила угощения, чтобы он мог подружиться с другими ребятами. При этом увидеться мать и сын смогли только спустя несколько месяцев в интернате — до этого Марину не пускали из-за пандемии коронавируса. 10 минут встречи Артём смотрел мультики на мамином телефоне.

«Я не смогла сделать фотографии, но спина у него была в синяках, он уже тогда жаловался на эту «растяжку», «железку», как ее воспитанники называли. Я поговорила с интернатовскими врачами — «нет у нас никаких растяжек, он сам бьется», — вспоминает Марина детали встречи 27 апреля.

Марина встревожилась и врачам не поверила, но забрать сына домой было невозможно. 

«Сейчас много пишут, что я мамаша-кукушка. Но надо пройти в этой обуви и прочувствовать. Ты почти не спишь, когда следишь за двумя детьми, он мог что-то сделать младшему брату [сейчас Денису четыре года], себе. Пока мы жили вместе, маленький видел все эти приступы каждый день, это же очень тяжело, психика может повредиться. Маленького пришлось бы отдать бабушке, папе — а как его можно отдать? Артёму нужен был режим дня — подъем, отбой, еда», — замечает женщина.

В середине мая она увезла Артёма на очередную госпитализацию. По её словам, врачи ужаснулись: у парня нашли синяки от кровоподтёков и проплешины на затылке. Это зафиксировали в протоколе обследования. Сын рассказал, что воспитанников «наказывают» в интернате. 

«Когда начинался приступ, он кричал, метался из стороны в сторону. Когда что-нибудь делал плохое, например, сломал унитаз — ну это он так глобально называл, а на самом деле просто повредил крышку от сливного бачка. Его за это прицепили. Еще по пяткам стучали «волшебной палочкой». Он говорил про воспитателя, в смены которого чаще привязывали. Сейчас заведующий говорит, что это лучший работник, и вообще он был в отпуске до 8 июля. На привязи с Артёмом говорил друг, который «постоянно жил в изоляторе, потому что много ссытся», — Марину возмущает не только насилие, но и то, что такое «объяснение» Артём мог услышать от персонала. 

«Смысл моей жизни — доказать, что ребенка убили» 

В ночь смерти Артёма Марина долго укладывала младшего сына, а потом заснула вместе с ним. Утро началось с уведомлений о пропущенных вызовах на телефоне. В 23:45 четыре звонка из интерната.

«Где-то минут через 10 [после попытки дозвониться утром] мне перезвонили».

«Я кричала: что мне теперь делать, вы его прицепили [к растяжке], вы ему что-то вкололи. [Меня убеждали], что он просто лег и перестал дышать. Я как-то взяла себя в руки, отвезла ребенка в садик. И в 9 утра начала дозваниваться до заведующей», — Марина помнит утро почти поминутно. 

Женщина сама нашла контакты следователей и предупредила, что приедет на вскрытие. Но её не стали ждать. Судмедэксперты не установили причину смерти и не заметили никаких свежих синяков или ран. В легких ребёнка обнаружили жидкость, как если бы он захлебнулся рвотой. 

В субботу 9 июля Анна Малова связалась с Уполномоченной по правам ребёнка при Президенте РФ Марией Львовой-Беловой. Вместе они добились повторного независимого вскрытия — его провели 12 июля в присутствии отца мальчика. По словам Марины, на теле обнаружили следы от «растяжки» в районе живота и синяки на спине. Официальное заключение экспертизы будет готово только через несколько недель. Пока обстоятельства смерти Артёма не выяснили.

«Смысл моей жизни — доказать, что ребенка убили. По неосторожности, по глупости, потому что не подумали, чем это кончится. Он принимал тяжелые психотропные препараты, физической нагрузки быть при этом не должно — в школе у него даже освобождение от физкультуры было, а он принимал тогда легкий нейролептик. Сегодня судмедэксперт сказал, что свежие повреждения сын получил, когда сильно вырывался, отбивался. Я буду добиваться уголовного преследования всех, кто виновен. Нужно ломать систему [интернатов, психиатрической помощи]. Мой сын за это жизнь отдал».

Уголовное дело по факту смерти возбудили 14 июля.

«Очень странное чувство, добиваться такого. Вскрытие показало все основания для возбуждения (sic!). Не могу отделаться от мысли, что если бы мы повторного вскрытия не добились, он бы просто был похоронен, мама бы осталась со справкой о смерти по неизвестной причине на руках, и что-то далее было бы сложно сделать. Но мы буквально случайно узнали о том, что первое вскрытие произошло с нарушениями процедуры», — прокомментировала Анна Малова.

«Интернат — это закрытая система, наказательная для всех, кто там находится» 

Марина уверена, что сотрудники интерната не жестокие люди.

«Я не думаю, что они деспоты какие-то, что они специально сделали это. Когда я возвращала его в интернат после выписки 22 июня, он сказал: «Мам, да, я хочу ехать, у меня там друзья, есть хорошая воспитатель, которая всегда обнимает. Только договорись, чтобы не пристегивали к растяжке». Его беспокоила только растяжка».

Замещающий секретаря Центра содействия семейному воспитанию отказался комментировать ситуацию без доказательств, что ему звонит действительно журналистка. Юга.ру предложили подтверждения, после чего мужчина передумал давать комментарий и сослался на заявление Министерства социальных отношений. В нём принесли соболезнования семье и сообщили, что в ближайшее время проведут служебную проверку учреждения. 

«По информации руководителя центра Инны Ефименко, когда подросток ложился спать, жалоб от него на плохое самочувствие не поступало. В отделении организовано круглосуточное дежурство медицинского персонала. Как и в каждом учреждении, безопасность воспитанников и оперативная помощь — это безусловный приоритет», — сказано в официальном заявлении министерства. 

Сейчас там проводят доследственную проверку.

«Мы говорим, что нужно децентрализовать всю систему интернатов, иначе статистика смертей не уменьшится, и мы постоянно будем сталкиваться с такими историями. Троицкий интернат считался лучшим [в области], мама добивалась, чтобы Артёма определили именно туда. Возможно, там действительно было насилие. Всё, что делал интернат после смерти мальчика, было неграмотно. Может, они никогда не делали этого раньше, может, было что скрывать. Я надеюсь, хотя бы одно уголовное дело возбудят, чтобы детально разобраться в смерти. Это было бы хорошим сигналом о том, что правовая система работает», — объясняет Анна Малова.  

Согласно данным Росстата, к концу 2020 года почти 280 тыс. россиян с инвалидностью, включая 27 тыс. детей, проживали в интернатах и других стационарных организациях социального обслуживания. Таких организаций в стране почти полторы тысячи. Портал «Про Паллиатив» сообщает неутешительную статистику смертности в заведениях: например, в 2016 году, ещё до ковида, из интернатов «выбыли» 14 тыс. 827 подопечных, из которых домой уехали 1 тыс. 344, а умерли — 9 тыс. 902 человека.

Летом 2021 года в Троицк приезжал фонд «Дорога жизни» — его врачи посещают учреждения, обследуют воспитанников и дают рекомендации по уходу за больными. Но только по согласованию с администрациями интернатов. 

В Троицке, как говорят в фонде, оказалось лучше, чем во многих учреждениях: там нашли всего 110 воспитанников, а не несколько сотен, как часто бывает, и заботливых сотрудников. Руководство учреждения добилось сокращения коек, чтобы в центре появились игровые комнаты — это сразу улучшило жизнь подопечных. 

Реабилитолог Александр Фокин, который дважды побывал в интернате вместе с Комиссией уполномоченного по правам ребенка в России, говорит, что за полгода в интернате многое поменялось. Врач уверен, что в подходящих условиях сотрудники Троицкого центра достигли бы больших успехов.

«По итогам зимней поездки сотрудников обучили. Они теперь детей выкладывают на маты, это видно. Медперсонал говорит, что тот, кто лежал, начал ползать. Это большой плюс. Но есть и минус — очень маленькое здание. Здесь есть дети, которые могли бы ходить с поддержкой, им просто нужны ходунки. Но у них, во-первых, нет ходунков. А во-вторых, даже если представить, что ходунки бы им приобрели, то здесь просто негде ходить. Интернату очень нужно другое здание», — говорил Фокин летом 2021 года.

«Здесь всё было очень удобно организовано, мне сразу выделили рабочую зону, медсёстры и младший медперсонал приводили детей, помогали во всём. Бывает так, что ребёнок плачет, и никто не обращает на это внимания, вроде, и ладно, пусть плачет, а здесь его и по руке погладят, и поговорят. Вообще чувствовалось, что сотрудники знают детей и их особенности. И это очень помогало в работе. Если мы в Челябинске за один день посмотрели и записали шесть детей, то здесь — 19», — рассказала одна из врачей «Дороги жизни» Анна Штеклейн, сравнивая Троицкий центр с Челябинским. 

При этом нехватка сотрудников и интереса с их стороны всё равно заметны: например, врачи обнаружили, что одному из детей годами вписывали в карточку отсутствие одной почки и изменения в другой, хотя оба органа на месте и здоровы. Многие работали в интернате по совместительству, и во время пандемии не могли попасть в заведение, чтобы заниматься с детьми. Результаты осмотров психиатра зачастую не уточняли и просто копировали — так нашелся и двухлетний психоз, которого не могло существовать в реальности, и дети с ошибочными диагнозами «синдром Дауна», «шизофрения». 

Тем не менее, фонд «Дорога жизни» высоко оценил старания сотрудников и лично директора Инны Ефименко, следов насилия или страха детей перед воспитателями врачи не заметили. Полный отчет о поездке можно прочитать здесь. Дозвониться в фонд, чтобы узнать детали, журналистке Юга.ру не удалось.

«Интернат, даже хороший — это закрытая система с большим количеством подопечных, маленьким количеством персонала, неумением работать, ограничением прав и свобод. В которой надзор, обеспечение, попечение людей с инвалидностью находятся в одних руках, эти люди не могут защитить себя. В таких условиях жестокого обращения больше, потому что для него больше пространства. Персонал выгоревший, это наказательная система для всех, кто там находится», — Анна Малова рассказывает, почему психиатрическая помощь в России пока не очень работает. Значительная часть работы её проекта, «Открытой среды», направлена на обучение людей с аутизмом самостоятельной жизни — чтобы они не попали в интернаты. Подробнее об этом читайте в материале Юга.ру.

Артёма похоронили 13 июля. С «Дядей Стёпой». И черепашкой. 

О проблемах психоневрологических интернатов и других закрытых учреждений не раз заявляли общественники и правозащитники. 

Так, в 2019 году глава московского Центра паллиативной помощи, учредитель фонда помощи хосписам «Вера» Нюта Федермессер опубликовала видеодоклад о работе отделений милосердия и отношении к тяжелобольным, а также рассказала, как необходимо реформировать детские дома-интернаты и ПНИ. 

Журналистка «Новой газеты» Елена Костюченко и фотокорреспондент Юрий Козырев несколько недель провели в ПНИ, наблюдая за жизнью пациентов, и выпустили большой репортаж о буднях закрытого заведения.