«Власть навязывает забвение как норму». Как закон о фейках ужесточил цензуру на юге РФ

В первые часы спецоперации Роскомнадзор призвал писать о ней только по официальным российским источникам. Это не сработало, и 4 марта 2022 года Госдума за два дня приняла № 32-ФЗ, известный как закон о фейках или закон о военной цензуре. Он установил уголовную ответственность за распространение заведомо ложной информации о ВС РФ и за дискредитацию армии и действий госорганов РФ за рубежом.

Под заведомо ложной информацией подразумевалась любая, не совпадающая с позицией РФ. Это повлекло массовые блокировки и закрытия изданий, многие из которых так и не вернулись к работе. В августе генпрокурор Игорь Краснов сообщил, что с начала СВО «удалено или заблокировано порядка 138 тыс. интернет-ресурсов».

К годовщине закона о фейках Юга.ру предложили 18 редакторам южных медиа поговорить о цензуре и свободе слова в России и их работе после 24 февраля. Половина коллег не отозвались.

Реакцию шестерых отказавшихся выражает один из ответов: «Благодаря цензуре мы не видим для себя возможности поучаствовать в этом опросе». Мрачнее настроенный собеседник заявил: «Нет никакой журналистики с 24 февраля, есть только задержания, суды и смерть».

В итоге разговор состоялся с главредами трех сайтов — «Кавказский узел»*, «Свободные медиа» и «Блокнот Краснодар». Они говорили о непоследовательности цензурных решений, о картбланше силовикам на митингах и о том, почему кубанским СМИ повезло с местным Роскомнадзором. Беседа вышла за рамки прошедшего года — давление на журналистику усиливалось и до СВО, а физические угрозы за последние 10 лет сократились.

Григорий Шведов, главный редактор «Кавказского узла»*

Буквальная цензура, «двойные сплошные» и подчинение законам

В словарном значении цензура есть в тех медиа, где сидит сотрудник, который читает материалы до публикации и вымарывает что-то по политическим причинам. Я лично видел работу таких людей в южных регионах. Они с гордостью показывали мне завтрашний номер и то, что из него вычеркивают. Но в России такая цензура есть только в изданиях, которые встроены в административную вертикаль.

Самоцензура распространена на порядок больше. От многих тем журналисты отказываются в силу ложных представлений о том, что можно, а чего нельзя. В российских медиа часто говорят «двойная сплошная», «красная линия», «не заплывать за буйки» и т.п.

Но когда журналист или редактор ограничивает себя запретами действующего законодательства, он/она не занимается самоцензурой, а следует законам той страны, в которой решил работать. Это тоже неприятное явление — законы моей страны очень плохи для журналистов и медиа, но следование им я не называл бы ни самоцензурой, ни цензурой.

Я считаю, что самоцензура ограничивает нас гораздо меньше, чем российские законы. Но распространена она шире. При этом я должен признать, что из-за своей региональной специализации «Кавказский узел»* не фокусируется на трагических событиях на Украине как на ключевом сюжете ни сейчас, ни, например, в 2014 году.

Убийства журналистов отошли в прошлое, динамику избиений оценить сложнее

Главная проблема в физической безопасности людей. К несчастью, двоих журналистов «Кавказского узла»* убили. А Наталью Эстемирову — нашего источника — похитили и убили из-за того, что, как я предполагаю, она решила публиковать определенную информацию на «Кавказском узле»* под своим именем.

Нарушение права на жизнь стоит на первом месте, если говорить о давлении на журналистов и свободе слова. На втором месте я назвал бы избиения журналистов, с которыми мы тоже сталкивались (и не мы одни).

И уже на третьем месте идут законы, ограничивающие журналистику. Причем я вижу их в одном ряду с картбланшем правоохранительных органов на массовых мероприятиях. Не только наших, но и ваших — Юга.ру — журналистов задерживали в ходе непосредственного исполнения своих профессиональных обязанностей, игнорируя пресс-карты, жилеты и прочие доказательства их работы. В Краснодарском крае журналистку «Кавказского узла»* суд признал виновной и арестовал на несколько дней за то, что она освещала экологический митинг в селе. В ее защиту прозвучало немало голосов, но картбланш силовиков имел приоритет.

Выскажу непопулярное мнение: по нашему опыту — подчеркну, что мы не работаем на Украине, — убийства журналистов как тренд остались в прошлом. В последние годы эти риски не возросли. Сейчас актуальнее менее существенная угроза — абсолютно нелегитимная деятельность правоохранительных органов на массовых мероприятиях.

Частоту избиений и неправомерных задержаний оценить сложнее. Она связана с протестной активностью: ее стало меньше — и избивают реже. Это следствие ограничений, вызванных политически-мотивированным давлением. Так что снижение числа задержаний и побоев не назвать прогрессом ни в России, ни на Юге.

А вот ситуация с убийствами журналистов не эскалирует. В Дагестане в 2011 году застрелили Камалова, в 2013-м — Ахмеднабиева. Нельзя сказать, что с тех пор убивают с той же регулярностью.

Учредителя газеты «Черновик» Хаджимурада Камалова застрелили у дверей редакции в центре Махачкалы. Корреспондента «Кавказского узла»* Ахмеднаби Ахмеднабиева расстреляли под Махачкалой у дома, его убийство до сих пор не расследовано. В обоих случаях следствие считало причиной убийства профессиональную журналистскую деятельность.

На редакционную работу влияют не только сами убийства, но и то, как их расследуют — не находят заказчиков. Нашу корреспондентку в Карачаево-Черкесии Бэллу Ксалову сбила машина, чей водитель получил три года в колонии-поселении. Следствие не нашло в этом «убийстве по неосторожности» никаких мотивов, связанных с журналистикой. Хотя я знаю, что ей угрожали за ее работу. 

Безнаказанность убийц журналистов пугает многих их живых коллег. Поэтому они имеют право — и иногда пользуются им — отказаться от того или иного задания. Но это не ограничивает редакцию в формировании самих заданий.

Суды, претензии родственников и властей, рынок платных публикаций и удалений

Мы изначально не шли на компромиссы и не снимали или не редактировали публикации под давлением, угрозами и шантажом. И за первые три года за нами закрепилась репутация недоговороспособных. Мне нередко ставили в пример авторитетные издания: «Почему вы не снимаете, а «Коммерсантъ» это снял?» (там с тех пор сменилось несколько редакций).

Причем удалять материалы требуют не только представители власти, но и, например, родственники собеседников: «Моя жена не должна была говорить вам это».

Нам приходилось публиковать опровержения, когда суд занимал сторону истца. Например, мы не смогли доказать, что в Чернокозово пытали людей. Мы не смогли привести заключенных, которые дали бы показания в суде. Наверное, это даже технически было бы невозможно.

Это тоже давление, но в 2022 году власти пошли дальше. В предыдущие 20 лет свободу слова ограничивали местные коррумпированные чиновники и региональные ведомства. Сегодня федеральная власть навязывает забвение как норму и налагает табу на целый ряд тем, по которым мы вынуждены следовать закону.

Речь уже не о проявлении «телефонного права» или беспредела отдельных людей, в чьих глазах мы недоговороспособны или не возьмем деньги за удаление. А ведь многие издания и публикуют за деньги, и удаляют за деньги. Например, в Азербайджане журналисты и блогеры шантажировали чиновников, вымогая деньги, — и их сажали за это. «Кавказский узел»* писал об этих делах и их сложно было назвать подавлением свободы слова. В России подобное происходит в анонимных телеграм-каналах. И как раз такие медиа формируют рынок и формат взаимодействия между заказчиком и исполнителем, дискредитируя журналистику.

Власть цензурировала мобилизацию мягче, чем СВО в целом?

Наш журналист пострадал и был задержан, освещая протест против мобилизации в Дагестане, другие журналисты пострадали больше. «Кавказскому узлу»* удалось отстоять нашего коллегу в суде и доказать, что он не причастен к организации митинга, но других журналистов по решению суда арестовали.

Акцию матерей против мобилизации в Чечне власти прекратили силовым методом буквально за несколько минут. Там и журналистов не было, которые могли ее осветить, хотя «Кавказский узел»* и анонс давал, и митинг осветил. Не скажу, что писать о мобилизации было легче. Но, конечно, Дагестан и, тем более, Чечня не Краснодарский край.

В Кабардино-Балкарии мы освещали протесты, которые выплеснулись на улицы Баксана и Нальчика. В Кабардино-Балкарии власти отнеслись к протестам спокойнее, чем в Дагестане и, разумеется, Чечне.

Думаю, федеральная власть со скрипом, но признавала перегибы на местах, пользуясь сталинской терминологией. Поэтому с мобилизацией не было команды фиксировать и судить всех несогласных за посты в соцсетях, как было и есть с выступлениями против СВО.

О посещаемости

Просмотры сайта упали, когда нас заблокировали в середине марта, но большая часть нашей аудитории осталась с нами — и благодаря обходу блокировки, и нашим зеркалам, и мобильным приложениям в Android и iOS, которые работают без VPN.

После признания Meta** экстремистской в ее соцсетях активность упала. Зато ожидаемо выросла в Telegram и неожиданно в «Одноклассниках».

Подсчет погибших

Почти год мы ведем статистику погибших из регионов СКФО и ЮФО по официальным сообщениям. Считать убитых еще и по другим данным — подсчетам Украины или третьих сторон, запрещено, если ты работаешь в России. Эти цифры собирают Русская служба BBC или «Медиазона»***. Мы выбрали другой путь: не пытаться показать, сколько погибших всего, а показать, сколько погибших публично признали чиновники от губернаторов до глав сел. И недавно ценность нашего труда косвенно признал Рамзан Кадыров, заявив, что властям не следует сообщать числа погибших на Украине. 

Мы сравнили официальные цифры погибших выходцев с Кавказа за год СВО с цифрами погибших силовиков в ходе контртеррористической деятельности за 12 лет, которые мы собирали и по собственным источникам, и по официальным данным. Сравнение показало, насколько больше людей уже погибло на Украине, чем за годы тяжелой борьбы с таким реальным злом как терроризм, которое никто не отрицает, в том числе и журналисты. Помимо борьбы с терроризмом были и сфабрикованные дела, но их фигуранты не убивали силовиков, а террористы и боевики убивали. 

И если сопоставить эти две цифры, видна цена для Северного Кавказа событий на Украине, которые российские законодатели требуют называть тремя словами вместо одного.

Марк Небесный, главный редактор «Свободных медиа»

Всего за несколько недель сразу после начала СВО в стране была выстроена беспрецедентная цензура. Я помню, как наспех вводился закон о фейках, помню, как Роскомнадзор давил на СМИ, требуя соблюдать придуманный ими новояз. Особенно запомнилось, как государство начало ковровые блокировки сайтов федеральных и региональных изданий, не оставляя им шанса на существование. Под эти блокировки попали и «Свободные Медиа», хотя мы согласились с предложенным новоязом, аббревиатурой СВО и строго относились к любой публикуемой информации.

Привыкли к цензуре мы оперативно, но не помогло. Блокировка нашего сайта произошла по решению Генпрокуратуры — его текст**** без труда можно найти в интернете. Только там нет ни одного упоминания нас — только иностранные публикации, на которые мы даже не ссылались и даже не писали на их темы. Роскомнадзор заблокировал не какой-то материал, а главную страницу сайта, где нет текстов, а только ссылки. Наши заявления, что на сайте нет запрещенных материалов, несколько раз проигнорировали.

Поэтому на вопрос «есть ли в стране цензура» можно ответить только то, что она есть — и даже больше. Это лицемерная и лживая машина, сводящая счеты даже с теми, кто согласился формально играть по ее правилам. Соблюдение цензуры не гарантирует, что вас не заблокируют или не обвинят в том, чего вы не делали. Сейчас это произвольный инструмент, направленный против свободы слова.

После блокировки посещаемость издания упала примерно на 70%, и это очень существенно. Несмотря на то, что мы успешно обходим блокировки и наш сайт открывается по новым адресам без VPN. После сайта Роскомнадзор озаботился еще и нашими пабликами в ВК, Одноклассниках и Яндекс.Дзене — все они тоже заблокированы. Еще сильнее ударила блокировка Facebook**, Instagram** и Twitter. Конечно, мы продолжаем работу, но в распространении информации сильно ограничены.

Алексей Серебряков, главный редактор «Блокнот Краснодар»

Как редакции привыкали к цензуре

У журналистов до сих пор главный вопрос: как правильно отписывать СВО? Единых требований нет. Например, запрещено писать персональные данные об участниках СВО, публиковать их фото и видео с лицами. Но бывший мэр Краснодара Евгений Первышов под эти требования почему-то не попадает. Ясное дело, он публичное лицо, и силовики вряд ли предъявят за размещение его позитивных и порой пропагандистских постов.

Цензура была и есть уже многие годы. Замечать ее явно стал примерно к 2016 году, задолго до СВО. Но множество ограничений и законов привело к тому, что единого вектора в цензуре или контроле за СМИ нет.

Например, депутат Госдумы Константин Затулин раньше всех сообщил о гибели «Москвы» [ракетный крейсер, флагман ВМФ РФ]. Тогда Минобороны опровергало это. Не наказали ни Затулина, ни СМИ, распространившие его комментарий.

Или, например, злополучное слово из пяти букв, которое писать нельзя. По федеральному ТВ его спокойно говорит и президент, и многие пропагандисты. Но не дай Бог репостнуть это у себя на сайте…

«Цензура больше мешает самой власти»

Запрет писать те или иные слова не главное проявление цензуры. В богатом русском языке множество синонимов. Цензура больше проявляется в ограничении разрешенных источников информации. И это больше мешает самой власти, чем СМИ.

Одна ситуация: военный самолет падает на дом в Ейске. В течение часа в телеграм-каналах уже фото и видео, но без официального комментария Минобороны все СМИ молчат. Надо отдать должное, тогда военные оперативно прокомментировали факт, но есть и обратные истории.

Например, мы видим, что в инфополе провластные издания, да и органы власти публикуют данные об СВО: подвиги земляков, награждения и т.д. Но авторизовано этого не могут делать даже официальные органы власти — ввиду засекречивания персональных данных военных. В итоге тг-каналы становятся площадкой для пропаганды, а сайты администраций уже не публикуют даже нормальных некрологов о погибших при защите Отечества. С одной стороны, это ведет к проигрышу информационной войны с Западом, поскольку мы сами ограничили себя в методах и объективности. С другой — боюсь, выйдет, как с ветеранами Чеченских войн и Афгана, которых в итоге практически забыли.

«Краснодарским СМИ с Роскомнадзором повезло»

С начала года я работал в нескольких регионах. И конфликты были разные. Например, в одном из субъектов ЮФО региональные власти делали все возможное, чтобы запретить освещать похороны первых погибших в СВО. Но мы не финансируемся из бюджета и проигнорировали запрет, а многим изданиям пришлось пойти на это (речь не о Краснодарском крае).

На Кубани были случаи недопонимания, поскольку в кабинетах картину видят по отчетам и сюжетам ручных ТВ, а в полях сталкиваешься с другими реалиями. В паре историй чиновники спорили, но повлиять на редакционную политику они не в силах. Так и остались каждый при своем мнении. До судов не дошло.

Хотел бы отметить краевой Роскомнадзор — в отличие от других региональных управлений он не препятствует работе, а, наоборот, помогает.

Например, весной ФСБ публикует видео задержания и обысков у парня, подозреваемого в подготовке теракта в Сочи. На кадрах видна нацистская свастика на соответствующей литературе. Я звоню в РКН, и меня консультируют. У ведомства нет вопросов к видео силовиков, но если какая-нибудь душевная бабушка пожалуется в прокуратуру на сайт, то можем получить штраф. Пришлось блюрить официальное видео ФСБ России. И таких историй много.

Власть цензурировала мобилизацию мягче, чем СВО в целом?

Во время частичной мобилизации также вводились ограничения. Например, мы не могли честно и по закону опубликовать видео жены или матери мобилизованного, которого, как они считали, забрали в армию незаконно. Нужно было ждать комментариев оперштаба или военкомата.

Если говорить о некоторой открытости военных для СМИ, то это связано с тем, что сам термин «частичная мобилизация» до сих пор не определен. К тому же осенью власти сами столкнулись с противоречиями и проблемами цензуры, о которых говорил выше. Думаю, тут всё просто совпало.

Словарик 2022: от высвобождения до линии соприкосновения с новыми территориями

С ростом числа подобных слов и выражений порой уже отказываешься от освещения каких-то тем, где этих слов очень много. А если речь еще и об иностранном агенте… В итоге с учетом всех требований получаются тексты, которые читаются абсурдно, но предельно понятны в контексте употребляемых понятий. К сожалению, читатели не всегда это понимают.

Например, мужик ворвался к врачу, зарезал его, а потом пытался покончить с собой. Но приходится писать: «его нашли с ножевым ранением живота». Потому что если писать, что по какому-то стечению обстоятельств нож оказался у нападавшего в животе от его же руки (даже сейчас вынужден писать маразматично), то это сочтут пропагандой способов суицида, что карается по закону. Поэтому мы видим заголовки: «выпал», «сорвался с высоты», «нашли повешенным» и т.д.

Со спецоперацией все еще сложнее. Как-то сержант-контрактник прислал свой дневник, где без прикрас, под своим именем, с фото рассказывал о боевых буднях. Обсудив с юристом, мы отказали ему в публикации, ибо Минобороны она явно не понравилась бы.

Как следовать цензуре, но выражать позицию, отличающуюся от официальной?

Про потери писать сейчас фактически запрещено. И подчиняться вынуждены все, поскольку санкции за неподчинение убийственны для редакций.

Отличную позицию от официальной писать пока все-таки можно, сейчас даже не про СВО речь. Просто не писать в большинстве своем скучные релизы от чиновников, искать относительно независимых экспертов, делать ставку на репортажи, где люди все видят сами, и работать с документами, а не цитировать обещания. Ведь новостные издания должны писать новости, а не обещания или рассуждения, которые составляют 80% «официальных позиций». Фактура — двигатель СМИ.

Если пример подает глава государства, то на этом пытаются тупо хайпануть многочисленные эксперты из числа депутатов Госдумы, которые призваны улучшать законодательство, но почему-то рассуждают с образованием физрука о глобальной политике, экономике, философии и истории. Мы отказались писать эти потуги народных избранников, предпочитая брать у них комменты по профильным вопросам: почему маткапитал хотят тратить на долги семей по ЖКХ, почему они не инициируют пенсионную реформу и т.д.

О посещаемости

Депутаты стараются быть в трендах, сформировавшихся в их головах, а пропагандисты развлекают свою аудиторию. В 2021 году «Россия-1» была самым популярным телеканалом с ежедневной аудиторией 1,8 млн человек — меньше 1,5% населения страны. Но интернет-аудитория значительно больше. Мы рады, что пошли именно по этому пути — писать факты, не пиарить чиновников и депутатов, сделали ставку на репортажи. С мая наша аудитория увеличилась втрое. Значит, мы выбрали правильную и честную дорогу. 

СВО вызвала два заметных всплеска активности. Первый — сразу же после ее начала. Краснодарцы хотели знать, что поменяется, какие санкции и прочее.

Второй всплеск наблюдался с конца сентября до конца октября. Он был значительно выше первого — мобилизация затронула более широкий круг людей. Ведь многие аполитичны, и не следят за ходом СВО. На тот же период пришлись трагедии в Ейске и теракт на Крымском мосту, что стало федеральными поводами, хоть и печальными.

* — «Кавказский узел» учрежден ООО «МЕМО», признанным иноагентом в РФ.
** — корпорация Meta признана экстремистской и запрещенной в РФ. Ей принадлежат соцсети Facebook, Instagram и мессенджер WhatsApp.
*** — «Медиазона» признана СМИ — иностранным агентом.
**** — Meduza признана СМИ — иностранным агентом.