Всё у нас не как у людей, а причудливо и цветисто – не соскучишься. Два МХАТа, две "Таганки", две кинематографические академии. Два брата – главные кинорежиссеры страны, что бы там кто ни говорил, допустим, про (покойного) Германа.
Только новые работы Михалкова и Кончаловского спешит увидеть каждый, имеющий глаза. Ну, и высказаться обязан...
Только по прихоти любого из них Первый канал покажет новый фильм, на который пошли бюджетные деньги тоже, без демонстрации в кинотеатрах. Даже без малейшей попытки хоть какие-то средства вернуть. И не говорите мне, что прокатчики не желают, мол, авторскую некоммерческую картину. Директор одного из главных петербургских кинотеатров буквально умоляла представителей продюсерской компании Кончаловского дать ее в прокат, что называется, до последнего зрителя, хоть на год. Нет, и все.
Амбиции другие. Нужна, как в прежние годы, всероссийская премьера.
Вот она состоялась. Немедленно стало ясно, что телеэкран убил половину фильма – как раз ту, которая брала на себя киногению волшебного северного пейзажа. Оператор Александр Симонов превосходно справился со своей задачей, придав смысл и высоте неба, и шири земли, и водной глубине, и ничем не возмущенной поверхности, и легкому скольжению. Но большой экран позволил бы зрителю от всего этого контрапункта к жизни главного героя счастливо задохнуться, а маленький лишь разрешил догадываться об утрате масштаба и объемности повествования. Молчу уж о полной пропаже фактур, что свойственно телевизионной картинке.
Так что мы с вами и жюри со зрителями Венецианского фестиваля, который выдал Кончаловскому приз за режиссуру, видели разные фильмы.
Наш вариант получился не более чем тепленьким. Несколько ранних осенних дней из жизни 49-летнего деревенского почтальона Алексая Тряпицына – ему до старости еще далеко, молодость осталась в кучке простых фотографий, а юность буквально в руинах, как бывшая школа, – есть череда одних и тех же действий и встреч.
Проснулся, сел на кровати, посмотрел на свои тапочки. Встал, поел, на моторке отправился в райпочту, взял газеты, четыре пенсии, редко – заказное письмо, в лавке – хлеба, поспрошал про новости, потом развез все это адресатам. В том числе, хлеб.
Еще где-то тут живет бывшая одноклассница Ирина (неправдоподобно хорошо выглядит для ровесницы) с сыном Тимкой лет шести, – с ней Алексей бы не прочь понятно что, да облом. Еще у него однажды ночью кто-то украл мотор с лодки; пришлось заподозрить соседа и даже подраться с ним.
И вся эта бытовуха, этот как бы реализм (каждому, кто интересуется кинематографом, известно: Кончаловский сделал фильм под документ, непрофессиональные актеры изображают самих себя) имеет совершенно отчетливую параллель. Мистико-фантастическую.
Тряпицын, так снято, рассекает на своей моторке, будто он царь природы и летит над водой. Муравей ползет по колоску вроде и равнодушно к человеку, а может, и со значением. Туман над избами-лугами виснет явно не просто так. Еще в детстве Алексей пытался увидеть и не испугаться кикиморы болотной, сейчас он везет на лодке в памятное волшебное место Тимку, и черно-зеленая вода под деревьями явно что-то таит. И неясная далекая музыка то и дело звучит в моменты тишины.
Еще Алексею или снится, или видится большой дымчатый желтоглазый кот. И вообще, не всегда наш почтальон может поклясться, что глаза ему не лгут даже ясным днем, хотя он, не в пример всей округе, два года капли в рот не брал и теперь удерживается. А после той драки, поваленный на землю, он вдруг и вовсе видит над собой высокое небо… не Аустерлица, конечно, но тоже говорящее.
Третьей крупной неприятностью для Тряпицына становится отъезд Ирины, инспектора рыбнадзора, в Архангельск, где нашлась ей некая другая работа. Он окончательно теряет и шанс получить когда-нибудь жалость от этой женщины, и драгоценное общение с Тимкой, ведь любому мужику нужен пацаненок для научения жизни. Собрав две сумки вещей и засунув странно многозначительные тапочки за мусорное ведро, наш герой устремляется из своей унылой деревни в неясном направлении… чтобы, разумеется, наутро вернуться.
Что, кроме потери изображения, не дает мне заплакать над Тряпицыным, как над собой? Или почувствовать хоть минимальное родство с этим человеком?
Ответ прост. Перед нами зрелище, а не подлинное искусство.
Отправившись за документальностью, за реальным героем на русский Север, Кончаловский не учел, что он далеко не первый. Найдите в Википедии статью "Архангельский мужик", взгляните на портрет Николая Семёновича Сивкова – русского крестьянина, фермера, которого показала режиссер Марина Голдовская в своем фильме по сценарию писателя и публициста Анатолия Стреляного, – он даже похож на Тряпицына.
Картина "Архангельский мужик" (1986) получила главный приз на МТФ в Канне, в 1987-м была показана по Центральному телевидению, в 1989-м получила госпремию СССР, а еще спустя десять лет – госпремию России. Понятно, времена были совсем другие, но вся страна сочувствовала и возмущалась, слушая рассказ Сивкова о его борьбе с чиновниками.
Потому что Сивков был настоящий. Как и обычные русские люди, герои десятков других документальных повествований – о некоторых вы могли узнать недавно, читая о фильмах фестиваля "Послание к человеку". И дело не в жесткости картин, фиксирующих реальность в художественных образах по мере дарования авторов, а в том, что эти авторы действительно хотели узнать и понять жизнь своих героев, чтобы рассказать о ней другим.
А Кончаловский, сидя на французской тщательно подстриженной лужайке, в финале программы "Время" перед началом своего фильма (господи, ну когда эти люди поймут, что работает на их идею, а что – против нее!..) лишь говорит, что "хотел понять". Методом погружения, очевидно, – так учат иностранный язык. На самом деле, он предъявляет нам произведение абсолютно концептуального искусства. Свое представление о русском человеке.
Отсюда и кот-баюн, привезенный группой в деревню, и поиски кикиморы – страшной, но родной. И говор пьяных мужичков; я, кстати, верю, что их монологи во многом могут быть документальны: народ – словотворец, однозначно. Отсюда и буквальная вычищенность из действия всего, что в концепт не ложится. Например, свидетельства нового бытового удобства – мобильной связи. Телефоны не звенят ни разу, хотя и, сюжетно, упоминаются ближе к финалу.
Впрочем, концепт так концепт, ничего страшного, мы видим на выставках и в музеях, как реальность искусства конструируется из подлинных вещей. Вопрос в ином: каков взгляд художника на свои, извините, объекты. На живых людей.
Получается, увы, взгляд сверху. А метод – использование. Некомфортно становится, когда реальный мужик Тряпицын начинает расстегивать штаны в известный момент – ведь нас убеждали, что он если и играет, то себя. Так же неприятно, когда автор заставляет соседей драться; потасовка и получилась скомканной в монтаже. (Неловко, отмечу в скобках, слышать Гимн по утреннему радио: герой обычно просыпается, что очевидно, гораздо позже шести утра.)
А что же взгляд по сути? По сути – приукрашена жизнь-то. Дома стоят заколоченные, люди вымирают, но посыл автора таков: не трогайте их, они приспособились, им кикимора мать и защитник.
Это утешение образованного, много думавшего, но давно уже чужого народу человека.
Вопросы "Что делать?" и "Кто виноват?" исчезают не за безответностью – за ненадобностью. Говорят же: не по хорошу мил, а по милу хорош – что еще и любить, как не то, что есть.
Параллельное стенание "Как все случилось, когда началось?" не имеет смысла, и да, в этой консервативной точке позиции братьев Михалкова и Кончаловского удивительным образом смыкаются. Даром, что один слывет почвенником, а другой западником.
Конечно, как личность Андрей Сергеевич Кончаловский интереснее Никиты Сергеевича Михалкова: у старшего брата больше "углов", за которые цепляешься. Например, он в последнее время выполняет свою роль интеллектуала, несущего отрезвление в умы (за что пишущие люди стараются не поминать его неудачные картины последних лет пятнадцати). Но барское нутро все равно не спрячешь.
Хотела бы я увидеть фильмы сегодняшнего Шукшина…
Власть и народ, давно понятно, едины. И все же одно время серьезные наши режиссеры делали фильмы о царях, пытаясь разобраться с головой рыбы.
Не вышло, не далось.
Нынешние авторы несостоявшейся новой волны в народ рванули. Прежде иных тут вспоминаешь "Долгую счастливую жизнь" (2012) Бориса Хлебникова по своему и Александра Родионова сценарию. Они взяли интервью у двух десятков фермеров и снимали картину, между прочим, тоже на севере – в Мурманской области. Авторов слегка подвел жанровый кинематограф: главный герой, фермер, от противостояния среды слетает с катушек и становится убийцей. Однако сами люди показаны более чем выпукло и точно со всей их глубинной бессовестностью, которую можно назвать высокой степенью приспособляемости к жизни.
Сейчас мэтр Кончаловский посмотрел на остатки народа – того самого, который жил и действовал у него в "Истории Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж, потому что гордая была" по сценарию Юрия Клепикова. Честная картина, напомню, была сделана в 1967-м, лежала на полке до 1988-го. ("Курочка Ряба" – попытка повторить успех, вернувшись в Асино село спустя тридцать, автору совершенно не удалась и забыта.) Так вот, в первом фильме про Асю-хромоножку есть настоящая драма и катарсис, есть героиня, сыгранная Ией Савиной, – и есть хор, во многом из реальных крестьян.
Теперь таких людей нет в жизни. И в "Белых ночах почтальона Алексея Тряпицына" главной становится молчащая глубина лесного темного протока. Ответов на основные вопросы из глубины не достать, но в нее так легко спрятать свое недоумение, растерянность, беспомощность.
А что же цитата из шекспировской "Бури" под конец: "Откуда эта музыка? С небес? Или с земли? Теперь она умолкла"? Может, в ней вся горечь автора?
Увы, не подытожила то, что проще и страшнее. Получилось, для красоты. Спасибо хоть, что не осталось рабочее название картины – "Сюита для почтальона".
