«Путинское большинство может стремительно превратиться в антипутинское». Интервью с Ильей Будрайтскисом

В интервью порталу Юга.ру историк, публицист и редактор сайта Openleft.ru Илья Будрайтскис рассказал о ценностях правящего режима в России, о слове «либерал» как маркере внутреннего врага,  о фантомных 86% путинского большинства, а также о том, что для парламентских партий не имеют значения понятия «левое» и «правое».

Как вы бы могли описать идеологию правящего режима в современной России? На какие ценности опирается то, что некоторые называют «путинизмом»? Что стоит за фасадом всех этих речей про духовные скрепы и наше великое прошлое?

— Общепринятой идеей стало то, что с начала третьего путинского срока мы переживаем консервативный поворот. Если в нулевых режим представлял себя как технократический, стоящий над политикой и просто обеспечивающий целостность страны, стабильность и т. п., то с десятых годов мы наблюдаем идеологическую эволюцию.

Консервативная ориентация на традиционные ценности, агрессивная антизападная риторика заставляет многих, в том числе и оппозиционно настроенную аудиторию, поверить в то, что российский режим совершил ценностную революцию и теперь противостоит мировому порядку, который олицетворяется политикой западных стран. Часто утверждается, что мы переживаем фантасмагорическую реинкарнацию сталинского, советского, имперского проекта, для которого характерно отрицание ценностей современного глобального мира.

Мне кажется, такое понимание идеологической эволюции представляет собой ловушку. Я не считаю, что Россия с началом этого консервативного поворота превратилась в изолированное от всего мира пространство, где правят другие законы, господствуют другие ценности, где сами люди мутировали в какой-то иной антропологический вид — совков,  зомби, ватников и т.п.

Несмотря на то, что путинская Россия на уровне риторики пытается представить себя в качестве альтернативы современному миру, она полностью является его частью. Несмотря на консервативный поворот, Россия ни на минуту не переставала быть частью мирового капиталистического порядка, где правят законы рынка. В этом смысле консервативная риторика является важной составляющей частью духа российского капитализма. Этот дух не только не отрицает базовые рыночные ценности, но дает им новое оформление, новую оболочку.

Получается, что каких-то особых ценностей, отличающихся от западных, у нас и нет?

— Часто можно услышать — в том числе и Путин об этом неоднократно говорил, — что у россиян другие ценности, нежели чем у людей на Западе, и это ценности коллективистские, противоположные западному индивидуализму. Но если вдуматься в это утверждение, которое часто воспроизводится, то возникает вопрос: о какого рода коллективизме идет речь? Из собственной жизненной практики мы знаем, что Россия — страна агрессивного социального неравенства, с довольно атомизированным, разобщенным обществом, где люди привыкли думать о своих собственных интересах и воспринимать своих соседей и жителей своего города  как подозрительных конкурентов, от которых можно ожидать подвоха и которые в явном или неявном виде претендуют на наше место под солнцем. В этом смысле российское общество является еще более индивидуалистским, чем западное, где различные формы самоорганизации развиты несравнимо больше.

Но все же за этим официозным противопоставлением стоит определенный смысл: он предполагает, что западный индивидуализм — это стремление учитывать интересы меньшинства  (например, самодовольных геев или ленивых мигрантов), претендующего на какое-то явное представительство, которое должно обеспечиваться государством за счет остальных. Согласно риторике российских медиа, западные государства поддерживают проявления индивидуальности  за счет налогоплательщиков. А российское государство защищает интерес большинства, выраженный как стремление людей получать за свои деньги тот продукт в культурной и образовательной сфере, который соответствует их традиционным представлениям. Принцип коллективизма в такой трактовке является одновременно и рыночным принципом. Коллектив здесь понимается не как сообщество, все члены которого оказывают поддержку друг другу, а как большинство покупателей, которые рублем голосуют за определенные ценности, господство которых обеспечивает им государство. Консервативное государство оказывается не более и менее как успешным и внимательным продавцом на рынке моральных и культурных ценностей. Его закон — это желание клиента.

В такой версии консервативного поворота нет какого-то особого российского пути. В принципе, это сочетание рынка с консервативной ценностной оболочкой мы встречаем и в других странах. Такой же симбиоз национализма, консерватизма, религиозного мракобесия и вместе с этим жесткой прорыночной политики (хотя и с местной спецификой и в разных пропорциях), например, широко распространен в Восточной Европе. Эту же тенденцию отражает эволюция американских республиканцев за последнее десятилетие. В этом смысле Россия мало того что не уникальна, а даже и наоборот — идет в авангарде каких-то общемировых или общеевропейских тенденций.

Архитектура современного российского медиаполя выстроена так, что противники, несогласные с идеологией правящего режима, чуть ли не автоматически маркируются как либералы. А что вообще представляет собой современный российский либерализм и его адепты? И как можно описать его взаимоотношения с нынешним правящим режимом?

— Да, за последние годы благодаря государственной пропаганде само слово «либерал» превратилось в синоним внутреннего врага. Конечно, эта фантасмагорическая фигура является необходимой для власти. Для того чтобы настаивать на органическом единстве народа и правительства, надо обязательно указывать на тех, кто пытается его разрушить. В смысле такого подрывного меньшинства термин «либерал» совершенно утратил связь с со своим настоящим значением, с политическим определением либерализма. С точки зрения власти, любой, кто выступает против новых репрессивных законов, наступления на права человека или свободу слова, автоматически причисляется к либералам.

Другая сторона этой ложной оппозиции состоит в том, что если все враги существующей системы — либералы, то сама система ни в каком смысле не является либеральной. Однако как в случае с самим понятием коллективного врага-либерала, так и в случае отрицания либерализма самой системой мы сталкиваемся с двумя серьезными проблемами.

Во-первых, либералы в России далеко не являются единственным оппозиционным течением. Для того чтобы критиковать какие-то действия правительства, в том числе и в сфере подавления гражданских свобод, совсем не обязательно быть либералом.

Во-вторых, текущая правительственная политика отчасти опирается на экономические либеральные принципы. Если мы вникнем в ту логику, которая сопровождает правительственные реформы в сфере образования, здравоохранения и культуры, то обнаружим, что она во многом соответствует тому, что принято называть неолиберализмом: господством принципа  прибыльности, экономической «эффективности» над интересами общества.

Наконец, у нас есть неразбериха и собственно с теми, кто выражает свою приверженность либерализму.  Фактически в российской политической традиции под либералами принято понимать и тех, кто выступает за свободный рынок и видит политическую демократию как его простое следствие, и тех, для кого либерализм — это в первую очередь гражданские свободы и права человека.

Важно отделять либералов — сторонников гражданских свобод от либералов — сторонников экономической свободы. Это разные понятия свободы, которые на самом деле вступают друг с другом в противоречие.  Пропагандистское обозначение всех противников режима как либералов  мешает в том числе и уточнению позиции и в целом на оппозиционном фланге, и среди самих т.н. либералов.

Хотел бы обсудить одну реплику Алексея Навального, которую он произнес в передаче на «Дожде» — в интервью Ксении Собчак. Он говорил о том, что для современной российской политики дихотомия право/лево в принципе не работает. Как вы это прокомментируете?

— С одной стороны, я согласен с такой позицией Навального. Понятия «правое» и «левое» действительно не имеют значения, когда мы говорим об официальной имитации политики. Если мы разбираемся со спектром парламентских партий, понятия «правое» и «левое» не имеют большого значения. Они не являются по-настоящему правыми и левыми — они лишены политической самостоятельности. Их действия определяются не политическими убеждениями и ценностями, а нейтральными по отношению к любым ценностям кураторами из администрации президента. Говорить, что Миронов — левый, а Жириновский — правый, большого смысла не имеет, это правда.

Однако это не значит, что вообще определения «правое» и «левое» не имеют никакого значения в российском контексте. Здесь я с Навальным уже не согласен. Если мы хотим, чтобы политика была не просто циничным способом манипуляции, а пространством, в котором мы отстаиваем те или иные принципы и взгляды на развитие страны, крайне важно самоопределение в идейном спектре. Даже если сегодня он представлен небольшими группами, которые не присутствуют в парламенте.

Конечно, в России существуют и настоящие левые, и настоящие правые. Просто за пределами системной политики. Почему Навальный это отрицает — тоже понятно. Его задача — это включение всех оппозиционно настроенных к сегодняшнему режиму людей в собственную избирательную кампанию в качестве волонтеров. И технически для него не важно, кто это — левые или правые.

Действительно ли Крым сплотил вокруг Путина российское общество? Те 84% поддержки, о которых говорят опросы, — это корректное отображение действительности?

— Один из главных системообразующих мифов современного российского политического режима — это миф о тождестве страны, государства и народа. То, что выражено через знаменитую формулу «Россия — это Путин. Путин — это Россия».

Главная и определяющая черта этого мифического большинства — это его пассивность. Предполагается, что это большинство не способно собраться и выразить себя самостоятельно, поэтому его единственным представителем, единственным голосом является Путин. И в этом сильная сторона этого мифа: он настаивает на том, что каждый сам по себе бессилен. Поэтому нам нужно по телевизору узнать в Путине самих себя и созерцательно принять его активную волю, его активность как положительную сторону собственной бездеятельности и бессилия. Это пессимистическая философия, которая, конечно, оказывает влияние на сознание многих людей в России.

Но ее слабость состоит в том же, в чем и сила, — в пассивности. Поддержка власти не измеряется ничем, кроме социологических опросов. Откуда, например, мы знаем, что народ доверяет Путину? Мы это уже не можем знать из результатов выборов, так как явка на них постоянно снижается, а их результаты не представляют действительное мнение большинства. Также мы, естественно, не знаем ничего о поддержке большинством Путина через массовые демонстрации, митинги и т.д. Мы видим, что люди по своей воле не участвуют в митингах ликования и единства с властью. Чтобы собрать более-менее видимую демонстрацию поддержки тех или иных действий государства, нужен административный ресурс.

Единственным способом подтвердить поддержку народа остается социологический опрос. Но эти сомнительные опросы не концентрируются на том, какие конкретно элементы государственной политики люди поддерживают. Главный парадокс путинского «крымнашистского» большинства — люди, которые поддерживают Путина, могут одновременно быть чрезвычайно критически настроены ко всем конкретным проявлениям государства, присутствующим в их собственной жизни. На уровне личного жизненного опыта их не удовлетворяет текущая социальная политика,  им не нравится российская полиция, они не верят в независимость суда, их крайне не удовлетворяет ситуация в здравоохранении и образовании и т.д. Но в то же время они поддерживают Путина. Они входят в те 86%, о которых нам говорят прокремлевские масс-медиа и социологи.

И очень вероятно, что в какой-то момент это качественное, конкретное недовольство, связанное с реальным жизненным опытом людей, перейдет и к абстрактной фигуре лидера, с которой это государство себя ассоциирует. Поэтому можно представить, что в один прекрасный день эти фантомные 86% путинского большинства могут неожиданно и стремительно превратиться в 86% антипутинского большинства.